Буги-вуги

В толпе скромнягой стоял Пол Маккартни в белом арабском балахоне и чалме, рядом с ним была милашка Джейн Эшер в одеянии придворной дамы времен Генриха восьмого и смотрелись они на выданье хорошо. Неподалеку от них расположился знаменитый кинорежиссер Микеланджело Антониони с кинозвездищей Моникой Витти. Тут же болтались галерейщик Роберт Фрейзер и молодой лорд Горманстон, в совершенно невероятных космических прикидах. Надо признать — бомонд не был на одно лицо.

В половине третьего народ продолжал прибывать и зрителей по приблизительным подсчетам уже было более двух тысяч человек.

Наконец, в три часа ночи на сцену вышли «Софт машин», выступающие в разогреве. Для чистоты восприятия в центре зала стоял чей-то «Харлей девидсон» с подключенным контактным микрофоном, мотор постоянно работал, а звукооператор, скуки ради, добавлял двухтактные перепевы в общий хор.

Дэвид Аллен, как водится, поддавал жару, а «Эпилептические цветы» скакали так, будто их только что выпустили из дурдома.

По-видимому, страницы не хватало. Да, пожалуй, так оно и есть.

Нового, собственно говоря, не было ничего, кроме того, что ударник-вокалист «Софт машин» Боб Уайт, или Б.У., как зовут его друзья и поклонницы, под виртуозные дроби, к восхищению публики спел алфавит. Что ни говори, а это не надоевшие всем рифмы «естудей-фарувей». Хватит, пора уж кончать с этой поп-музыкой! Долой ее с корабля современности!

После короткого перерыва, во втором отделении должны были выступать те самые розовые из-за которых и затеялся весь сыр-бор с сахаром.

Кто-то читал о них в «Интернешенел Таймс», которой так помог, скажу вам на ушко, кто б вы думали? мистер Маккартни; кто-то что-то слышал, слухом Королевские Британские острова полнятся; а вот видеть! видеть вряд ли, пожалуй, приходилось.

На сцену вынесли кособокое бесформенное чудо-юдо, отлитое, как потом выяснилось, из пищевого желатина и для пущей выразительности перееханное грузовиком на котором оное и перевозилось; причудливо забулькали жидкостные слайды с не перемешивающимися жидкостями; послышались загадочные электронные трели — это гитарист придумал катать по грифу шарик от подшипника и при этом еще играл зажигалкой.

Глядя на этакие ухищрения приходит в голову нескромная мысль: сегодня зажигалкой, завтра языком, а послезавтра расстегнет, достанет из широких штанин да...

Из всей компании, конечно, гитарист, звать его, как мне пояснили, Сидом, самый был на кого стоило поглядеть. Он то ласкал свою рогатую лениво и томно, как потаскушку, то разражался серией ошеломляющих вариаций, мучительно вздрагивая и строя гримасы. С сахаром у него было, по-видимому, в полном порядке.

Остальные держались ровно, не кривлялись. Спокойно так, трудились. Давили на психику.

Барабанщик тоже не скучал. Да и заскучаешь тут! Как ни подивиться качеству барабанной кожи!? Он из нее все жилы выколотил своими ручищами. Трам-тара-там!

Звук, или как принято сейчас говорить, «саунд», был на невыносимой высоте. Оператор, по закону группы, выступающей красной строкой, задрал все фейдера строго вверх, по максимуму. Еще, казалось, немножко и рыба начнет всплывать вверх брюхом ниже по Темзе, а бедные лягушатники по ту сторону Ла-Манша попрячутся в погреба с бургонским.

А народу по фигу! Ему что — ему зрелище подавай! Народ вынесет всё и широкую ясную грудью проложит. Народ у нас еще тот народец.

Так что, да. Я такого не видал, не слыхал, и не знаю, еще раз — только под пистолетом. Потому что еще два дня заикался и один спать не мог. Спал исключительно не один.

Под занавес надо отметить заслугу, и не маленькую, художника света Марка Бойла и его «Чувственной лаборатории», о которой мы, конечно же, обязательно еще услышим.

Да, уважаемые читатели. Да, на собственном примере убеждаюсь, что описывать музыку — неблагодарное занятие. После такого «священнодействия» поневоле начинаешь сомневаться в том, что в начале было Слово».

                                                                           18

На Международный женский день погода разнюнилась, размазала в кашу дороги и трипперно закапала с крыш; снег кариесно осунулся, без стыда и совести обнажил ржавые скважины собак и пьяные кривули гулен; ко всему вытаяли какашки и потерянные за зиму ключи, монетки и детские варежки; расправил чахоточные крылья грипп сотоварищи — в общем, началась нормальная рабочая весна.

Бережливые частники позагоняли машины в гаражи; автобусы кашляли, перенапрягаясь, а народ, толкаясь, потел и выражался; заборы показали свое истинное лицо в лохмотьях свернувшейся краски; псы совокуплялись паровозиком; река и та подкачала — сдалась без боя, раздвинув неприлично лед к берегам.

Одеваясь поутру, приходилось заранее запасаться изрядной долей кислизма: тепленькие батареи не помогали — в сапогах смачно сосало и хлюпало, словно бабушка надумала побаловаться чайком из блюдца. При одном только взгляде на эти белесые разводы:

а) настроение становилось матюгливое

б) будущее вырисовывалось неприютное

в) в носу заговорил француз. Что не мудрено.