Но это еще не всё. Декан, оказывается, вторую пару читал и всех по списку проверил: я, здесь, тута. А нас не тута. «Староста! Взять объяснительные!»
Ну что за скотоложеская привычка! Казарменные нравы в политехнический институт. Слово-то какое поганое: объяснительные. Что тебе объяснять, полено?! Опять кровь надо сдавать. Только кровью это дело смоешь. Как на фронте, ей бо. А замотаешь — стипу херакнут на второй семестр и будь молодцом.
Не сама стипа, черт-то с ней! На последнем курсе и то гоняют, как сопляносых. Господи, ну где же справедливость? Куда ты смотришь, когда деканами бывших полковников ставят? А зам деканами майоров?
Всё, всё не так.
Кровушку пошли сдавать — у Миньки не берут, еще месяца не прошло с прошлого раза. Еле уластили. На коленочках пришлось стоять. Бездна унижений. За какой-то несчастный полтинник стипухи.
Всё! С телевизора Анну Герман записать и выдрючить назубок!
12
Снег выпал и была путевка такова: Новый год нонче — на природе, во саду ли в огороде, чтоб усё было у полном у порядке, ядрено и крепко, по высшей расценочной категории: пар изо рта, яйца в пене, усы в лядышках; наскакаться, наораться, напохабиться. Как в лучших домах, от всей души.
К естеству тянет, к корням, к елкам-палкам-моталкам. Там лес густой, ходит ванька холостой, там добрый дедушка Мороз, борода из ваты, он подарки нам припас, пидорас горбатый: кому чё, кому ничё, а кому через плечо.
Шотландия там. Там фул он зе хил на волынке зайцам наяривает, там хорошо, там нас нет.
Хватит этих общагских сборищ с потными танцами в вестибюле — всегда одно и то же, без вариаций. Надоело.
Кабак на 31 декабря дружно ложил: кто на полиграф потащится Новый год справлять? Не солидно просто. Я так бы и в голодный год за сто блинов не пошел. Ну что там будет? Трактир «Три пескаря»? Ханыжье одно припрется. А возни? Народу в зале будет хрен да маненько, а коллективу каково? Приготовь, подай, унеси. Можно, можно поработать, лишние полстольника срубить, но ведь не всё деньгой меряется.
Не, в праздник работать не в жилу. Отдыхать надо. Ноги в потолок, "Голубой огонек" полупьяным глазом смотреть, выпятив наетый живот. Кому, скажите, охота в праздник на работу идти? Покажите такого мудака. Весь день бы в музее стояли ротозеи. Ладно там Первое мая, день проституции, а Новый-то год — это НОВЫЙ ГОД! Семейный праздник. Детишки табеля с двойками принесут. Папа с работы на рогах припрётся, обглоданную елку притащит. Гирлянду зажгут. Стол накроют. Вкусненькое всякое. Бутылочку. Ну? Хорошо ведь, правда, Маша?
За пару недель до вывесили объяву в окне: новогодняя ночь по заказам, выкупайте загодя билеты.
Ни-ко-го.
Администрация покочевряжилась — как же без этого, но в итоге юрьев день: 31 и 1 — выходной. А у нас вариант сам вылез, как оно обычно и бывает.
Были сборы недолги, репертуар в гастрономе: от стрелецкой до водки, а вот шампанского, конечно, нулём. Шампанского у Зои Палны взяли, по кабацкой, с наценкой. Дорого, ети его, а где кроме кабака? Тащись в дорогую мою столицу, если уж так сильно газированных пузырьков хочется. А уж там язык на плечо, руки в ноги и чесу по магазинам. Возьмешь. Если повезет. Опять же, перед праздником всё равно билетов нет — все за колбасой прут, за мандаринами.
А в кабаке и вырезка — нате пожалуйста, отборная барашка, прямо с живодерни — будьте любезны; в кабаке и колбаска, и ветчина, и майонез, а лучок-чесночок — это уже так, мелочи, этого девки насыплют, жалко им что ли?
Взял авоську, пошли с поварицей к подвалу, где у них овощи-фрукты гниют-разлагаются. Пока спускались, шутковали, я ее за задок, как положено, она — уйдзи, охальник дерзкий, а уж там-то, в узеньком месте, при помойном свете, там-то меня прямо за детородный орган и схватила.
Приперла к стенке, держит. Крепкой мозолистой рукой. Пыхтит-сопит. И с декламацией, со стальным железом в голосе выговаривает: чего это вы, мол, только с официантками трётесь, а? и грудью, грудью широкой толкает, как молодой петушок. Смотрите, говорит, мальчики, на диету посадим.
Ошалел я, не пойму: шутит или всерьез? Пьяновата вроде малость, бухают они там что ли слегонца? Раскраснелась гнилым яблочком. А вроде и нет — духана не слышно.
Вот ведь прихватила, прошмандовка. Да в глаза, прямо в глаза смотрит, следопыт-фенимор купер.
Да что ты, говорю, перепетуля, хвать ее самоё за добро и в шелуху, на мешки задом пячу — с боем будем прорываться, раз такая оказия. Ой-её-ёй! Заверещала, засучила ногами-руками. Да и деваха-то так, только по пьяни, да с голодухи. Никто из нас и верно, помнится мне, ее не лапал: корявенькая какая-то, ни пришей, ни пристегни; вот и надулась на невнимание, как мышь на крупу: живая ж, шевелится, хоца.
Заваливаю клаву в лук, рукой резинку шарю, а резинки и нет. Нет резинки! Они ж на кухне нагишом лазают: пар, жар, сопреет кудрявая — вот в халатах одних и кашеварят, токо сиськи из прорех вываливаются.
Нет, не дается, дурная. Отпрыгнула в угол, шерсть дыбом. Еле отшутился. Сам же и виноват.