Будни прокурора

В «срочных донесениях» и актах о пожарах не было ничего интересного: то кто-то обронил спичку, то папиросу… «Детские» причины! Причем ни один потерпевший акта о пожаре не подписал, а имелись лишь подписи уполномоченного милиции Куркина, начальника местной пожарной команды Белого и депутата сельсовета Самохвалова.

Вызванный в прокуратуру Самохвалов рассказал Лаврову, что ни на одном месте происшествия он не был, а акты подписывал лишь «для формы». Белый же, оказавшийся молодым, энергичным человеком, влюбленным в свое «пожарное» дело, заявил Лаврову:

— Сам знаю, что ерунду мы в тех актах писали, да разве старика нашего переспоришь? Страсть как боялся он нераскрытых пожаров. Вот и выискивал случайные причины.

Допрос потерпевших также ничего не дал. Все они были убеждены, что пожары возникали от поджогов, но кто и почему поджигал — этого никто не знал и не мог даже предположить чего-либо более или менее определенного.

Работа с личными делами заняла у Лаврова три дня, но оказалась бесплодной: почерка, похожего на почерк автора анонимок, не оказалось, а печатных букв вообще ни в одном деле не было.

«Придется начинать с «путешествия в прошлое», — подумал он, — так, как советовал Семен Сергеевич…»

III

Через три месяца Лавров подводил итоги следствия по делу об убийстве Дронова. Собственно, он давно имел возможность передать это дело кому-либо из следователей, но сделать этого не захотел: слишком втянулся в него, полюбил его. Да, именно полюбил — иначе не скажешь о чувстве, которое связывает настоящего следователя с серьезным, сложным, запутанным делом. Столько труда, душевной энергии, нервного напряжения вкладываешь в него, что оно невольно становится чем-то близким, за него тревожишься, о нем думаешь, как о чем-то своем, личном.

Лавров не впервые испытывал это чувство, но сейчас ему казалось, что еще ни одно дело не интересовало его так глубоко. Это было совершенно особое дело, работа над ним велась не обычными методами. Совет Давыдова поначалу показался Юрию Никифоровичу слишком сложным, но вскоре он понял, что «путешествие в прошлое» — необходимый этап следствия. И, пустившись в это «путешествие», так увлекся, что сделал неизмеримо больше, чем это требовалось для полноты доказательств.

День за днем разговаривал Лавров с людьми, копался в старых архивах, делал запросы. Старые и давно забытые всеми документы словно оживали перед ним, одушевленные воспоминаниями тех, кто помнил Дронова еще с далеких лет гражданской войны. И прошлое принимало все более отчетливые и реальные очертания.

Однако ответа на основной вопрос все еще не было. Одни только намеки, предположения, версии…

И вот, наконец, преступление раскрыто! Двухтомное дело, аккуратно подшитое и пронумерованное, лежит перед Лавровым. Еще два-три последних процессуальных усилия и эти папки уйдут в суд. Следователь навсегда расстанется с ним.

Снова, в который уж раз, он перелистывает страницы. Мелькают знакомые протоколы допросов, фотографии, аккуратно подклеенные старые документы. Одна за другой возникают картины прошлого.

…Тридцатые годы на Кубани. Кулацкий саботаж, борьба за хлеб, бурные станичные сходки — собрания.

Бывший батрак, недавно вступивший в партячейку и в колхоз, Николай Иванович Дронов оглашает список кулаков, которых утром следующего дня предстоит раскулачить и затем выслать за пределы Северного Кавказа. Список утвержден в станице единогласно. Члены актива разбились на несколько взводов. Старшим первого взвода назначили Дронова. Ему было поручено раскулачить Савелия Божко — известного кулака, с именем которого люди связывали участившиеся в станице поджоги. В этом же взводе — сосед и друг Дронова, Иван Мокшин, тоже бывший батрак.

С рассветом группа Дронова подошла к дому Божко. За высоким сплошным забором был виден большой, крытый цинком дом, деревянный амбар, конюшня и другие хозяйственные постройки. Не успел Дронов постучать в калитку, как к забору с лаем бросился огромный цепной пес — волкодав. Послышался мужской голос: «Кого там лыха годына нэсэ спозаранку?»

Дронов отозвался. За забором некоторое время был слышен только лай пса, затем звякнул запор калитки и появился хозяин дома: саженного роста казак, с черными усами, в каракулевой шапке-кубанке, в хромовых сапогах. Черная сатиновая рубаха подпоясана щегольским казачьим поясом с серебряным набором.

— Идите, грабьте, — обронил злобные слова он, пропуская незваных гостей во двор.

Не обращая внимания на голосившую хозяйку и выбежавшего за нею сына-подростка, взвод под командой Дронова вошел в дом. Четыре просторных комнаты были заставлены шкафами, комодами и сундуками.

Дронов объявил хозяину, что имущество его конфискуется, а сам он будет выслан из станицы.

— Как бы не так, босяцкая власть, — ответил Божко, — ишь что хочет. Но, дай бог, прыйде время — мы з вами ще побалакаемо.

Дронов с Мокшиным подошли к окованному железом сундуку. На металлической пластинке у замка они прочли витиеватую надпись: