Будни и праздники

— Эхма, ну и темнотища! — произнес басом полицейский. — Тоже мне нашел время контрабандой заниматься. |Так и хочется дать тебе в морду, чтобы у меня на душе полегчало.

— За чем же дело стало, ну, ударь! Только от этого не посветлеет. Все так же и останется.

— Слушай, — строго заговорил акцизный и натужил глаза, чтобы лучше различать щуплую фигурку крестьянина, — почему не сознаешься, где дробишь табак? Ясно, что не один действуешь, есть у тебя помощнички!

— Начальнику все выложу.

— Хм, перед ним, выходит, стелешься. А меня, значит, ни в грош не ставишь? Ну что ж, хорошо…

— А кто ты есть? Простой стражник, самый низший чин.

— Ах, вон как ты заговорил! Болтай, болтай, отягчай свое положение.

— Да ты никак сердишься? Я погорел, он меня сцапал, навлек беду на мою голову, а еще и сердится.

— А ты меня не замай!

— Был бы ты человеком, отпустил бы меня. Я не из тех, кто забывает добро.

— И зачем только вы сеете этот проклятый табак? — проговорил полицейский. — Из-за него и штрафы, и контрабанда. Из-за него же в селе друг на друга ножи точите. Сами доносы, анонимки стряпаете, а потом мы же еще и виноваты, что вас ловим.

Мужичонка ничего не ответил.

Ветер усиливался. Низко повисшие над дорогой ветки цеплялись за конфискованный товар, перекинутый через лошадь. Невзрачная фигурка крестьянина совсем растворилась в темноте. Полицейскому приходилось постоянно вслушиваться и вглядываться, чтобы уловить глухой звук его шагов и хоть как-то различать его силуэт.

— И на тебя получили анонимку, — сказал он. — Догадываешься, кто мог ее написать?

— Откуда мне знать? Может, корчмарь. У самого-то патент!

— Он тебя продал. Накось, получай! — злобно произнес стражник.

— О своей выгоде печется, — равнодушно отозвался селянин.

— А почему ты пытался от меня удрать? Да разве это конь! Поджал хвост, как паршивая овца. А он еще хотел пустить его вскачь! — распалялся полицейский.

— Да, конь подвел: завалился некстати, хилая скотинка, а то бы ты теперь искал ветра в поле!

— Как он тебе шею не сломал. Отчего ты его не прирезал?

— Пожалел, — пропищал крестьянин и закашлялся. — Собирался заколоть… Тогда что бы ты теперь с табаком делал?

— Дурак, надо было избавиться от него. Не пришлось бы мне сейчас из сил выбиваться. А на что ты теперь надеешься, — с чего такой веселый? Неужели и впрямь думаешь, что я тебя отпущу?

— Ни на что не надеюсь, — отвечал мужичок, пуще прежнего давясь от кашля. — Дал бы ты мне кисет — скрутить цигарку.

— Пошел, пошел! Когда вниз спустимся, — сказал стражник.

Дорога становилась все труднее. Два тюка с табаком то всплывали вместе с крупом лошади, то вновь проваливались в темень. Животное нещадно сопело, жалобно скрипели веревки, трещало вьючное седло.

Служака снова заговорил, опасаясь, как бы мужик незаметно не сбежал от него.

— Тебя, кажется, Иваном Ягодкой зовут, а? — раздался его бас.

— Он самый.

— Наслышан я, что ты царь среди контрабандистов.

— Слишком много чести, — отозвался из мрака мужичонка.

— Ягодка, значит?! Ну и фрукт ты, братец! Лесники тоже твои закадычные приятели, спят и видят, когда тебя схватят с поличным. Вот, поди, обрадуются-то!

Говорят, ты и кору с лип обдирал, и дрова в лесу воровал, и рыбу незаконно промышлял. Как ты живешь? Есть у тебя земля, какое-нибудь ремесло?

— Живу, как бог на душу положит. Захочется рыбки — ловлю, холодно на дворе — еду в лес за дровами. А лыко денег стоит, его охотно берут сапожники.

— На тебя акты уже составляли?

— Да вроде еще нет.

— Вижу я, что ты за птица. С тобой ухо надо держать востро. Если что, как уже предупреждал, — сразу стреляю…

— Обойдемся как-нибудь без этого, — отделался шуточкой Ягодка.

— Ну вот и добрались до реки.

Во мраке проблескивал бурный поток. Запахло папоротником и сыростью. Конь неслышно топтался по мокрой земле. В шуме воды задержанный будто растворился.

— Эй, где ты? — окликнул его полицейский.

— Не бойся, — послышался негромкий голос Ягодки. — Присел тут на камень малость передохнуть. Ну, доставай теперь кисет.

Акцизный молча протянул его мужику.

— Поднялась водица, смотри-ка! — промолвил он при этом и беспокойно огляделся.

— Да тут брод рядом. Неглубоко, но течение страшное, — спокойно сказал селянин.

В темноте раздались удары огнива. Было слышно, как Ягодка натужно потягивает самокрутку. Огонь разошелся, и по плотной бумаге побежало желтое пламечко, осветив лицо курильщика — сморщенное, остроносенькое, с густыми взъерошенными бровями и маленькими озорными глазками.

Он сидел на валуне и задумчиво попыхивал из цигарки. Конь, склонив голову к его плечу, отрешенно смотрел на воду.

— Ну, давай переправляться, — распорядился стражник и расправил свои широкие плечи.

— Тебе-то просто, — озабоченно вставил Ягодка. — А вот мне…

— А что такое?

— Простужусь! Онучи-то чуть живы. На-ка, посмотри!

— Это меня не интересует. Я должен тебя доставить куда следует, а там хоть умри.

— Не могу, не пойду в воду, — заартачился крестьянин.

— Гляди-ка на него! — воскликнул полицейский.

Ты что, надумал надо мной куражиться? А то я быстро свяжу тебя!

— Ну и вяжи.

— Ив реку брошу.