Будни и мечты профессора Плотникова

— Стоит позавидовать? Пожалуй, мы действительно в какой-то мере утратили это качество… Или нет, скорее оно приняло иные формы. Но вы так и не…

— Признаюсь, я не поняла смысла его слов, — пожала плечами Анна. — Особенно одного слова: «нива». Оно означает «хлебное поле» — тогда хлеб еще не синтезировали, а выращивали на полях. Так вот, это слово не вяжется с контекстом.

— Скажите же наконец, что он произнес? — взмолился Эрнст. — Вы видите, я сгораю от любопытства!

— Буквально следующее: «Нива не любит таких скоростей!» Однако при чем здесь хлебное поле?

Плотников написал эту новеллу задолго до встречи со Стрельцовым, Перечитав ее заново, он подумал, что как фантаст вступил в противоречие с самим собой — ученым. Вот порадовался бы «Перпетуум-мобиле» игре профессорского воображения! Нет, скорее с глаз долой, поглубже в ящик письменного стола…

СТАРИКИ

Были на третьем курсе трое воистину неразлучных друзей. Двое из них — гордость факультета. Не по летам степенные, важные неимоверно. Активные общественники, отличники высшей пробы, персональные стипендиаты.

А третий, по общему мнению, был шалопай из ряда вон: перебивался с двойки на тройку, частенько посещал отнюдь не Третьяковскую галерею или Большой театр, а Тишинский рынок — самую экзотическую по тому времени московскую толкучку.

Терпели его в институте единственно благодаря заступничеству именитых друзей. С одним из них, Евгением Осиповичем Розовым, Плотников встретился через многие годы, причем от важности того не осталось и следа:

— Старик, для тебя я просто Женя, — сказал он.

Розов стал доктором наук лет через пять после окончания института (бывает и такое!). Даже оппонировал на защитах своих бывших преподавателей. Его добропорядочный друг сделался профессором десятью годами позже, почти в одно время с Плотниковым.

— Но и он выше институтской кафедры не шагнул, — шутливо посетовал Розов, — как и мы с тобой.

— А этот ваш… Кстати, я так и не знаю, что вы в нем тогда нашли.

— Колька-то? Ну, это я тебе скажу, мужик… Да ты что, о нем не слышал?

— Что-нибудь натворил?

— В самом деле ничего не знаешь? Так вот, Колька, пардон, Николай Парфенович, страшно сказать, ныне академик, лауреат, удостоен самых высоких наград и постов. Неужто тебе ничего не говорит фамилия…

И он назвал громкое, много раз слышанное Плотниковым имя.

— Не может быть! Так это он… — ахнул Алексей Федорович. — А его же с третьего курса чуть не выперли!

— На волоске висел, раз в неделю прорабатывали. А я к нему недавно на прием еле записался. Все-таки принял… Стал прошлое вспоминать. «Хорошее, — говорит, — было время. Помнишь, как по девочкам бегали?» — «Что вы, Николай Парфенович, — отвечаю. — Я их тогда как огня боялся, сейчас наверстываю».

— А тебя в институте Святошей звали, — засмеялся Плотников.

Алексей Федорович часто потом вспоминал эту удивительную историю и задумывался над вопросом: чем можно объяснить невероятную метаморфозу? Обыкновенный, весьма посредственный паренек становится одним из крупнейших академиков. Как это произошло?

В годы их студенчества не существовало так называемых кураторов, а проще говоря — нянек, призванных опекать великовозрастных младенцев. Еще не придумали навязшую в ушах фразу: «Нет плохих студентов, есть плохие преподаватели». И преподаватели не боялись попасть под сокращение штатов, наставив двоек «сверх меры». Спрос со студентов был намного выше, но и доверяли им больше.

Плотников считал кураторство малоэффективной, если не вредной, затеей. Человек получил все права гражданства, может избирать и быть избранным в Верховный Совет, но в вузе остается дитятей, которого нужно все время «воспитывать» и «организовывать»!

Скажи об этом с трибуны и услышишь в ответ:

«Как, вы против воспитательной работы?»

И попробуй докажи, что воспитательная работа, если проводить ее формально, для галочки, неизбежно превратится в свою противоположность. Что такая, с позволения сказать, «работа» отбивает охоту к самостоятельности, лишает чувства ответственности, порождает инфантильность, плодит циников… И все это из благих намерений, которыми, как известно, вымощена дорога в ад!

«Мы привыкли говорить о воспитании как о работе, — думал Плотников. — А оно — искусство. Самое высокое из искусств. Какой же профанации мы его иногда подвергаем!»

Однажды Иванчик, будучи куратором одной из групп, побывал в общежитии.

— Полюбуйтесь, Алексей Федорович, — показал он на следующий день пестрые обрывки бумаги, — эта порнография висела на стенах! Ну, я им и показал!

— По-вашему, девушки в купальниках — порнография? — удивился Плотников.

— А что же еще? Начинается с таких картинок, а кончается…

«Кем я останусь в памяти учеников? — не раз думал Плотников. — Таким вот «борцом с порнографией»? Не приведи бог!»

Тогда кем?

В его собственной памяти жили давно ушедшие люди, которые помогли ему стать человеком…

* * *