Будни и мечты профессора Плотникова

— Типун тебе на язык, старый! Як тильки можна… — возмутился Приходько. — На том «ильюше» лихие, знать, хлопцы. И литак на все сто. Не зря его фрицы черною смертью кличут. Брони на нем, що твий танк, так просто не порушишь!

— Не сглазь! — огрызнулся Дубов.

— Братцы, да что ж это? — послышался растерянный возглас. — Он стрелять перестал!

— Погано дило… — сплюнул Приходько. — Боеприпасы закинчились. А можлыво, стрелка вбылы…

— Подожгли, гады…

— Почему не бреющим летели?

— Выходыть, що так потрибно було… Сигайте, хлопцы, сигайте же!

От горящего самолета отделилась точка. Над нею отцветшим одуванчиком засеребрился купол парашюта. И тотчас сдуло одуванчик пушечдой очередью. Черная точка, быстро увеличиваясь, заскользила по невидимому отвесу до самой земли.

— Хорошо хоть не к фрицам, — сказал Дубов. — Свои земле предадут.

Вдали взметнулось пламя, затем донесся звук взрыва.

— А второй так и не выпрыгнул…

— Видать, мертвый был.

На месте падения летчика солдаты увидели воронку, словно от только что разорвавшегося крупнокалиберного снаряда. Со скатов на дно воронки еще струилась земля.

— От це удар… Ничого соби!

— Был человек, и следа не осталось…

Солдаты засыпали воронку и возвели холмик. Дубов нацарапал на доске огрызком карандаша: «Неизвестный герой-летчик» — и воткнул ее в землю.

— И никто не узнает, где могилка моя… — негромко пропел один из солдат.

— Ничего! После войны здесь памятник поставят. Каменный. И фамилию выбьют, все как есть. Не забудут.

— Пишлы, браты! — сказал Приходько, надевая пилотку.

Он чувствовал себя так, будто отходил от тяжелого наркоза. Сознание раздвоилось: одна его половина силилась разобраться в том, что происходит, а вторая безучастно, со стороны, наблюдала за первой. Происходящее же напоминало сумбурный сон из лишенных логических связей обрывков вперемежку с провалами, когда отсутствует даже подобие сознания и время приостанавливает бег. Но это был не сон, а странно деформированная, смещенная бог знает в какую плоскость, но несомненная явь.

Вот он в летном комбинезоне, шлемофоне и с парашютом, только что из боя, посреди нарядной толпы. От него пахнет потом и бензином. Он чувствует себя неловко, но не может, да и не хочет уйти. Здесь весело, а он так редко веселился в последние годы…

С ним женщина в сиреневом платье. Ветер разметал ее длинные, соломенного цвета волосы. Женщина лукаво подмигивает и говорит низким голосом:

— Поедем туда, где бьется сердце!

Они в кабине «Нивы», спинами друг к другу — женщина сзади, на его месте, а сам он в кресле пилота («Где же командир?» — мелькнула мысль).

Перед ним приборный щиток. Но что с указателем скорости? На шкале тысячи километров в секунду, и стрелка приближается к отметке «300». Скорость света?

Он пытается убрать газ, но женщина кричит:

— Быстрее! Быстрее!

Стрелка уже перевалила за триста и движется к краю шкалы, словно к пропасти, а женщина не унимается:

— Быстрее! Быстрее!

Навстречу несутся звезды, как огни посадочной полосы.

Он слышит собственный голос:

— Идем на посадку!

И кто-то отвечает ему:

— С прибытием, со счастливым прибытием!

— И все же, какие слова он произнес, придя в себя? — настаивал Эрнст. — Это же очень интересно, услышать первые слова воскресшего через два тысячелетия!

Анна поправила густые, соломенного цвета волосы — на сиреневом фоне они смотрелись особенно эффектно.

— Никто не воскресает, сколько раз вам говорить! Мы не боги, а гомоархеологи. С прошлого века, когда отменили закон, запрещавший экспедиции в прошлое…

— Вы составили коллекцию предков начиная с Рюрика, не правда ли? — рассмеялся Эрнст.

— Да ну вас, старый насмешник, — притворно рассердилась Анна. — Нет никакой коллекции. Есть люди, извлеченные из прошлого для нужд науки. Археологи судили о прошлом по предметам, найденным во время раскопок. Мы, гомоархеологи, их наследники, судим по живым людям, это намного информативнее!

— Знаете, Анна, вы напомнили мне Чичикова из «Мертвых душ» великого писателя древности Гоголя.

— В чем-то вы правы. Я тоже охочусь за мертвыми душами. Вернее за теми, кто здоров, полон сил, но спустя мгновенье должен умереть. Изъяв в последний миг перед бренностью такого человека из прошлого, мы не рискуем повлиять на ход исторического процесса. Ведь наш объект все равно что мертв, для окружающих так оно и есть. Оттого, что он попадет к нам, а не в могилу, ничто в мире не изменится.

— У вас нелегкая профессия, — посочувствовал Эрнст.

— Это так, — подтвердила Анна. — Вы не представляете, сколько душевных сил она требует. Мы наблюдаем жестокость и несправедливость, немыслимые в наше время. Наблюдаем с болью и слезами, а вмещаться не можем, не имеем права. Зато как радостно избавить от смерти обреченного!

— И на сей раз вы получили особенное удовлетворение, так ведь?

— Как вам не стыдно, — вспыхнула Анна. — Он мог бы быть моим пра-пра-пра…

— Хватит, — улыбнулся Эрнст. — Все равно собьетесь со счета! К тому же сейчас важен не исторический возраст, а биологический.

— Хотите сказать, что я гожусь ему в матери? Да, он юноша, но его мужеству…