Будни

Заколов, Сергей вынул из его требухи желудок, завернул в целлофановый мешок и повез в район, в ветеринарную лабораторию. Что ему там наговорили, неизвестно, но, вернувшись пьяным на кордон, он стал орать, что Настя и на кабана навела порчу. При этом Сергей размахивал и совал под нос Антону какую-то справку.

— Наука доказала на твою Настьку! — орал он. — Под суд пойдет. На нее статья есть.

— Какая статья? — спросил Антон.

— Вредительство жизни.

И, не выпуская из своих рук справку, он развернул ее перед глазами Антона. Прочитав, Антон спокойно сказал:

— Ну и с чего орать-то? Тут же ясно написано: в желудке никакой отравы не обнаружено.

— Об том и речь! — обрадовался Сергей. — Кабы отрава, поди докажи, кто ее подкинул. А раз желудок здоровый, а кабан загибался — значит, порча, колдовство!..

— Глупость какая, — сказал Антон. — Скупайся в реке, попей квасу.

И пошел от Сергея прочь.

Но Сергей не отстал от него, забежал вперед, не давая ему дороги и грозясь по-всякому.

Антон терпел покуда, стоял молча, курил, отводил руки Сергея от себя.

— Морду тебе бить неохота, — один только раз всего и сказал.

Но тут вышли на крыльцо двое его сыновей, Володька с Петром. Они послушали, как костят их отца, однако, зная его характер, не встревали. А Сергей их не видел, был к ним спиной. Разъяренный покорностью Антона, он снова понес Настю за колдовство, за ее уродство.

Володя с Петром подошли поближе.

Отец сказал им:

— Не трожьте его, ребята. Он поддатый.

Но они не послушались, сгребли Сергея под мышки, отволокли к реке и сунули в воду головой. Два раза окунали. Ненадолго.

С того дня Сергей стал писать заявления в партком и в дирекцию. Он жаловался не на Антона с сыновьями, а на Настю — за колдовство.

Я узнал об этой междоусобице, когда она уже затихла. Дикая нелепость этой вражды изумила меня. От кордона до областного центра было всего километров восемьдесят. Над егерским домом проносились сверхзвуковые самолеты и спутники, в квартирах обоих егерей светились телевизоры, погуживали холодильники и стиральные машины — на дворе, говорят, стоял век НТР, — а причина вражды словно бы бродила еще в лаптях.

4

Охота в этом заказнике была добычливая. Звери здесь гуляли непуганые.

Пятнистые олени, невысокие, поджарые, на длинных доверчивых ногах, медленно выступали из леса, останавливались на мгновение, как солисты балета на краю сцены, и затем приближались тройками, пятерками к егерскому дому. Святая, добрая глупость лампадно теплилась в их глазах.

Настя сидела на крыльце, протягивала им ладонь с накрошенным хлебом.

Олени шли к ней, не удлиняя своего легкого, невесомого шага, не обгоняя друг друга, в том порядке, который завещан был их роду с первого дня творения. На их коротких головах небольшие рога высились театральными прическами дам. Бережно, чтобы не испугать Настю, они снимали с ее ладони хлеб, прихватывали его нижней губой, почти не открывая зубов, и, лишь отойдя в сторону, принимались неторопливо жевать его с благовоспитанностью гостей на званом обеде…

Охотой я не занимался, хотя меня не раз приглашали на зимний отстрел лося или дикого кабана. В моем возрасте едят мясо зверя, стараясь не задумываться над тем, каким способом его добывают. Да и вряд ли в этом хозяйстве охоту на зверя можно было с полным правом называть охотой. Недаром слово «отстрел» так похоже на «расстрел».

Правила здесь соблюдались. И то, что принято называть экологией, не нарушалось. Был план, его утверждали в Москве. Гости приезжали с билетами. Все было законно.

Оголодавшие за зиму звери выходили по глубокому снегу к кормушкам. В кормушке лежало сено, зерно, соль. Зверь ел свою пищу, лизал соль.

Гость, затаившись, сидел на вышке, загодя поставленной шагах в сорока от кормушки.

Стрелять с вышки по лосю или кабану было удобно, как в тире с неподвижными мишенями. Сановитый охотник, уложивший зверя, получал «трофейное удостоверение» — роскошный документ в пухлых корочках из настоящего сафьяна. На листках меловой бумаги вписывались обстоятельства охоты — с какого расстояния, какой дробью, картечью или пулей был убит зверь, сколько он весил и в какую точку его тела угодил заряд. Картина героической охоты была как на ладони.

Практиковались, конечно, и иные методы, более сложные — облавы с загонщиками, псовая охота на зайца, на лисицу, на глухаря с бесшумным подходом, — но все это для гостя невысокого разбора, он мог и походить по лесу и попотеть, сбрасывая вес.

Что же касается гостей позначительнее, то они были грузноваты, преклонны возрастом и непреклонны в своем страстном желании добыть трофей, не слишком утомляясь при этом. Удачная легкая охота была для них терапией, снимающей стрессы повседневной безумной ответственности.

Извещенный загодя о предстоящем приезде достойного лица, директор охотхозяйства вызывал егеря и наказывал ему:

— В субботу будешь сопровождать. — Директор даже не всегда говорил, кого именно предстоит сопровождать, но егерь и так понимал, что дело нешуточное. — Имей в виду, гость должен взять секача. Есть у тебя на примете секачи?

— Есть, Федор Корнеич, специально подкармливаю.