Будда

— Служите состраданию. Если бы не оно, из жизни исчезла бы святость, и она захолодала бы и обрела бессмысленность. Помните, все на земле тленно, она сама есть временное пристанище. Придет срок, и она исчезнет, и сделается повсюду одно небесное пространство. Не теряйте времени, ищите Нирвану Благодатного. Скоро я войду в нее, а вы останетесь, и я хочу, чтобы вы жили в святости и не забывали о своем назначении на земле.

— Мой ум отказывается согласиться с тем, что вы больны, — воскликнул Ананда. — Нет, нет!..

— Чего вы хотите от меня? — недовольно спросил Татхагата. — Дух мой бессмертен, но тело одряхлело, и я не властен над ним. Я открыл вам дорогу к истине, служите ей и не ищите ничего другого.

Татхагата лежал на земле и смотрел в небо, но видел не его, сияющее, изглубленное, а близ реки поднявшийся город Патилипутру, новую столицу Магады. Он видел молодой и зеленый город, еще не сделавшийся шумным и гомонливым, точно бы не проснувшийся окончательно, однако ж все в нем теперь напряглось и устремилось вперед, вот подхватится потоком времени и понесет его, и понесет, и уж не отыскать ничему удержу, станут тут жить привычно подчиненно этому потоку, ничему не противореча и не сдвигаясь в сторону, с покорностью принимая предназначенное небесами. Город построил Ажатасатру, он поселился во дворце и сделался почитателем Татхагаты, а ведь было время, когда не признавал его, хотя и скрывал от людей свое неприятие.

Просветленный, лежа на мягкой теплой траве, видел перед собой Патилипутру и владыку Магады, а потом уже одного владыку, точнее, то, что в душе у него, и то, к чему несет царя поток времени. И ему было жаль Ажатасатру, такого чувства раньше он не испытывал к нему, убийце своего отца Бимбисару, но теперь оно появилось и ясно сказало, что в смерти старого царя повинен не столько его сын, сколько злая карма, подтолкнувшая молодого, возжаждавшего власти человека к жестокому, в погубление света в себе, неправедному действию. Татхагата видел грядущее мучение Ажатасатру, его неприютность в миру и чуждость всему юному и сильному, что постоянно рождается на земле, так что зачастую угасание в ком-либо жизненного начала проходит почти незаметно для людей. Карма, подтолкнувшая Ажатасатру к неправедному действию, заставит могущественного царя жить страшным воспоминанием, он не сможет разглядеть ничего на земле хотя бы и тихую радость сулящего, все для него будет окрашено в непроницаемо глухой свет, не протолкнуться сквозь него, не отодвинуть в сторону: темно вокруг и долго ему еще пребывать в каменном мешке. Но он не перестанет делать добро людям, зверям, птицам, не думая об искуплении, впрочем, утаенно от себя надеясь на чудо. А придет ли желанное? И если придет, то когда?..

Татхагата подумал так, и тут же перед ним раскрылось небо, была его изглубленность светяща и горяча, все же какая-то тень, подобная огромной черной птице, нет-нет да и упадала на него, темно-синяя, и Просветленный не сразу понял, отчего это?.. Но, напрягши в себе сущее, от него питаемое и к нему неизменно возвращаемое, понял, что это — Мара, извечный недруг его. Впрочем, сам он о Боге разрушения так не думал, просто не хотел бы замечать, однако это не всегда удавалось, и ненависть, которая жила в Маре и была направлена против него, случалось, наблюдалась особенно остро.

Татхагата смотрел на тень, что напоминала черную птицу, и улавливал исходящее от нее, хотя и приметное огромностью, все же постоянно пребывающее в суетливом и нервном движении, что-то напоминающее непокой, но гораздо жестче и сильней того, что обычно обозначаемо этим понятием, что-то все выплескивающее из себя злое и колючее, острое и болезненное, нет, не для Просветленного, это не затрагивало его, зато было тягостно и унижающе для земной жизни, точно бы в уничтожение ее отделяемое.

Он смотрел на Мару и понимал, отчего в нем ныне все стронуто с привычного места, он уже как бы не есть что-то затверделое, призванное обозначать от сущего отколовшееся, что-то смутное и неугадливое, в высшей степени раздробленное и заметно слабеющее…