Будда

Случалось и так… Но чаще Татхагата говорил о доброте, которая должна жить между людьми, и кротость была в глазах у него и странная нерешительность. Впрочем, может, глубокое спокойствие, освещавшее его, принималось за нее? Может, и так… Но даже прозреваемая кое-кем нерешительность вовсе не казалась исходящей от земли, а от иного мира.

5

Татхагата недолго пробыл во дворце, за день до начала сезона дождей ушел, он ушел так, чтобы никто не потревожил его заботами о нем, не хотел ни с кем говорить, унося в душе нечто светлое и умное, бывшее в близких людях. И теперь он думал, что поступил правильно, возрастала его надобность и среди учеников, и среди тех, кто лишь слышал о нем и мысленно обращался к нему. Просветленный помнил и про этих людей, про каждого, кто тянулся к Дхамме. В сердце хватало места всем. Он думал о них и желал им добра. Но чаще он принимал чужую боль, и она становилась его собственной, это постоянное пребывание в душе чего-то горького и томящего, казалось, должно было смутить его, и, наверное, так бы случилось, если бы он не был Просветленным. Теперь лишь это подталкивало его к осознанию собственной необходимости, которая уже не есть что-то отдаленное ото всех, а часть их, может статься, большая… Это и повелевало ему уйти из дворца. В соседнем царстве он отыскал пещеру в темных, почти безлюдных горах и там поселился с учениками. Он помногу времени проводил в созерцании, и никто не смел потревожить его. Было в тех созерцаниях нечто отодвигающее Просветленного от земного мира. Впрочем, может, не совсем так… Случалось и ныне с ним: вдруг да виделось прежде незнакомое лицо человека чаще в желтой, как у него, одежде, пригрезившийся спрашивал ли что-то, просил ли помощи, нуждался ли в добром слове, Татхагата говорил с ним и знал, что мысль его дойдет до ищущего… Но земное начало не отгораживало от него небесного мира, он продвигался по нему совершенно свободно и прозревал такое, что надобно было небожителям, и они взирали на него с благодарностью. Сущее представало перед ним очищенное от смутного и гнетущего, являлось взору в светлом лике и неколебимой успокоенности, которая, впрочем, не есть что-то неподвижное, мертвое, но подвигающее к еще большей чистоте и озираемости прозревающего истину. Отсюда, от сущего, черпала душа Просветленного, и она же освещала все в пространстве, происходила взаимозаполняемость, которая так удивляла людей. Татхагата, обладающий способностью пребывать одновременно в двух или трех мирах и действовать там и там сразу, и еще во множестве других мест, вдруг был замечен кем-то на море ли, идущим по воде, точно по земле, подымающимся ли на высокую заоблачную гору, распростершим ли руки над землей. Слух о нем с быстротой молнии распространялся среди людей и уже нельзя было спрятаться от них; нередко слух докатывался до Татхагаты, но и тогда не нарушал его спокойствия и невозмутимости, и кротость, привычная на лице у Благодатного, не менялась, глаза глядели не холодно и не грустно, с пониманием.

С пониманием Татхагата относился и к своим ученикам. Однажды Девадатта сказал, что надо бы повелеть бхикшу не употреблять в пишу мясо и рыбу. Просветленный не поддержал его, хотя и не объяснил, почему?.. Все же Сарипутта и монахи из Урувельского леса, первые его ученики, поняли, что Татхагата не хотел никого обидеть и ничтожным недоверием. Он часто говорил, что каждый ищет путь к спасению по-своему, тут всяк волен распоряжаться собой, а коль скоро люди стали членами Сангхи, то для того лишь, чтобы помогать друг другу и подвигать себя к очищению. Однажды пришел в общину старый человек по имени Сена и скоро стал похож на других бхикшу, но он не умел ходить босыми ногами по земле и в кровь разбил подошвы. Просветленный увидел, как старый человек мучается, и сказал:

— Почтенный Сена, ты привык к сапогам, и я хочу, чтобы ты снова начал носить их. Что толку, если человек ослабнет и будет не способен к продвижению по пути к истине?..

Возле пещеры, где проводил время Татхагата с учениками, появилось много монашеских келий, чаще в узких расщелинах, накрытых сверху ветками папоротника и листьями тамаринга, а порой попадались шалаши из темноствольных веток деревьев, соединенных плотно и искусно. И в сильный дождь они не пропускали воду, и люди могли подолгу находиться в них, ища созерцания и соединенности с сущим.

Однажды Татхагате привиделось чудное, осветившее душу, он долго не отпускал этого от себя, все же через какое-то время видение исчезла, и Татхагата очнулся, сказал:

— У меня будет ученик, он придет еще не скоро, плохо ему станет на родной земле, но, укрепив дух, он не отступит от Дхаммы. Он напишет книгу, ее привяжут к хвосту собаки, и та станет бегать по улицам города, мелко исписанные листы разлетятся в разные стороны… Но он будет тверд и скажет: «Подобно тому, как эта собака побывала на всех улицах, так и мой труд, осиянный духом Учителя, разлетится по свету».

Татхагата помедлил:

— Я хочу, чтобы вы все, идущие за мной, знали об этом. Свет издалека есть ближний свет, если коснется сердца.