Будь со мной

— Значит, что позволено тебе, не позволено мне? — горячо продолжала она. — Что за двойные стандарты? Такого я от тебя не ожидала. Это ужасно! — Голос ее начал слабеть, но она попыталась это скрыть. Заговорила с надрывом. — Просто отвратительно! Кто тебе дал право так на меня орать? Я ненавижу тебя! Ты не имеешь права так со мной поступать. Оставь меня в покое.

Когда я посмотрел на нее, у меня перехватило дыхание. Я увидел совершенно белое лицо, перекошенное болью. Я обнял ее и прижал к груди.

— Это нечестно, — послышался ее голос. — Ты… устроен в жизни. Женат. А ты ведь все равно женишься на ней, так ведь? Я точно знаю, женишься.

Я немного отстранил ее от себя, чтобы поцеловать, и в уголке глаза у нее блеснула слезинка. Она попыталась вытереть ее.

— Не надо, — сказал я. — Пожалуйста, не надо.

— Ведь женишься, да? — спросила она, бегая глазами по моему лицу. И в ту секунду она выглядела такой незащищенной, слабой, доведенной до отчаяния, какой я ее никогда не видел. — Конечно, женишься.

Я не знал, что сказать. Снова прижал к себе. По ее щеке скатилась еще одна слезинка. Она вытерла ее рукавом. Посмотрев ей в глаза, я впервые за все время нашего знакомства увидел в них страх загнанного животного. Я хотел как-то успокоить ее, утешить, но тут она обвила мою шею руками и прижалась своими губами к моим, жадно, страстно. На ее губах чувствовался солоноватый привкус слез, и, когда она стояла, всхлипывая, а я покрывал поцелуями каждый квадратный сантиметр ее лица, терзая себя за то, что довел ее до такого состояния, меня охватило странное ощущение. Я как будто почувствовал облегчение, оттого что понял, что мы теперь с ней равны. Она — мой маленький сообщник. Я стал всего лишь соучастником преступления. Вину теперь можно было делить на двоих. И мы будем идти дорогой, которую укажут нам наши желания, вместе до конца, пока однажды, очень скоро, сами не поставим точку. Любой преступник ищет оправдания своим поступкам.

13 Лелия

Сколько себя помню, меня всегда преследовало тягостное ощущение, что я могу становиться причиной смерти. Меня преследовал ее запах: сначала отец на носилках в продезинфицированной комнате, потом, после выкидыша, такой же точно запах, пройдя через носоглотку, осел на языке. Во Франции мне пришлось устроить проверку своей силе, чтобы убедить себя, что я ею не обладаю. Мой внутренний суд присяжных (а фактически к тому времени это уже были голоса, которые я начала слышать) внимательно изучал все доказательства. Думая, что окончательно свихнулась, я написала на французском языке несколько строчек про птиц и лягушек, которых видела в саду, и закопала бумагу в землю. С помощью этих маленьких существ я хотела выяснить, могу ли я привести их к смерти только тем, что напишу про них. Потом я ходила по саду и искала их маленькие тела в росе.

Мне не давали покоя мысли о смерти. Все потому, что отец уже перешагнул эту черту и теперь существовал в форме гранул пепла или вообще полностью испарился, а я, крепенькая живая девчушка, двигаюсь, дышу, ем и возвращаю съеденное природе. Когда мы с Софи-Элен уходили в сад, где она до заката рассказывала о своих любовных переживаниях, мы с ней, как это делают дети, принимались экспериментировать со своими телами: играли в левитацию, в отключение сознания, сначала глубокими вдохами вентилировали легкие, а после надолго задерживали дыхание — до помутнения в голове (только тогда образ отца исчезал). В кустах над бурлящим потоком воды она хриплым голосом рассказывала, как днем Мазарини чуть не задушил ее в момент близости. Даже показывала на мне, что он с ней делал.

— Вот так, вот так, — возбужденно говорила Софи-Элен, прикладывая пальцы к моей шее. Ее круглые глаза казались двумя черными точками, взирающими на меня сверху вниз. Для нее я была всего лишь слушателем, с которым можно поделиться впечатлениями о том, что было пережито за день, pis-aller[40]. Мы возбуждались все больше и больше, задерживая дыхание и заставляя себя терять сознание на несколько секунд, погружаясь при этом в полную, абсолютную темноту, повторяя их с Мазарини эксперименты. Боль от удушья медленно растворялась в звездном небе.

На следующее утро Софи-Элен, как всегда, исчезла со своим другом, оставив меня в одиночестве. Редкий косматый экземпляр, пойманный и посаженный в клетку в белом городе. Моя ванная в доме Мазарини, вместе с архипелагами пятен и картами трещин, в бамбуковом утреннем свете превратилась в Африку. В тенях притаились охотники в пробковых шлемах. Я услышала шаги Мазарини и Софи-Элен, поднимающихся по лестнице. Меня снедала ревность. Иногда я плакала. Мне хотелось выследить их, накинуть на них сеть, сделать чучела и поставить пылиться на полку, чтобы при свете дня взять себе кусочек того удовольствия, которое они переживали. Мне нужно было, чтобы он оценил меня по достоинству, чтобы он посмотрел на меня.