Будь со мной

— И даже имени его ты не знаешь? — я схватил ее за руку и придвинулся к ней вплотную. Под маской спокойствия она, похоже, начала волноваться.

— Не знаю, честно…

— Ты его ни разу не видела? — Воображение нарисовало карикатурный портрет здорового красномордого мужика.

— Ни разу. Правда.

— Черт, она же беременна… так что, ты вообще о нем ничего не знаешь?

— Я знаю только о ней. Она очень… очень увлечена…

Я уставился на нее. Мне ужасно захотелось двинуть что-нибудь ногой или вмазать кулаком в ограду.

— Так, значит, это серьезно.

Сильвия, поколебавшись, сказала:

— Думаю… наверное, да.

— О Господи.

— Ричард.

— Она беременна.

— Мне кажется… они собирались вместе воспитывать ребенка.

— Ну уж нет. На это пусть не рассчитывают! — Ущемленный собственнический инстинкт заставил меня взорваться. — Господи! Слушай, отведи меня к этому ублюдку. Этот ребенок мой. Я имею право видеть его тогда, когда захочу, и Лелия меня не остановит.

— Нет.

— Значит, она меня… бросила. Господи Боже. Черт.

На глаза навернулись слезы, и я начал всхлипывать, громко и жалко. Ясность, с которой явился мне образ Лелии (спокойное лицо Лелии, моей Лелии, беременной, веселой, угрюмой, просто Лелии; Лелии, которая принадлежала мне!), породила желание зареветь, как зверь, оттого что я не мог поверить в происходящее. Она моя. И останется моей. Благословение было дано мне свыше, и я не допущу, чтобы что-то изменилось. Какая-то похотливая сволочь обманом соблазнила ее, забила ей голову. Я чувствовал себя так, словно она умерла, словно ее отняли, украли у меня, хотя я любил ее больше жизни. В эту секунду я дернулся, потому что над нами пронеслась тень, чайка, которой вздумалось полетать ночью.

— Ты ее романтизируешь, — сказала Сильвия. Голос у нее сделался тоньше, отчего сразу она стала казаться незащищенной, ранимой.

— Что ты имеешь в виду? — резко спросил я.

— У всех есть свои недостатки. Даже у Лелии.

Злость снова закипела.

— Замолчи, — в сердцах бросил я. — Оставь ее в покое, слышишь? — Мне на память пришли отдельные слова из ее романа и впились в мозг, как пиявки. — Индийцы. Утонченные викторианские девы в ночных сорочках, душащие друг друга. Младенцы, катящиеся с лестницы. Меня от всего этого тошнит.

— Что с тобой происходит? — просто спросила она.

— Она бросила меня, — произнес я, мои плечи вздрогнули и поникли. Я пошел, понурив голову, переступая через камни и использованные пластиковые стаканы. Босыми ногами я ощущал мокрый песок, превращающийся в грязь, ускорив шаг, начал спотыкаться о разбросанные кирпичи и камни, почувствовал, что разбиваю подошвы в кровь, отчего на душе стало легче. Сильвия, которая пошла за мной, тоже споткнулась и слегка потеряла равновесие, но успела схватить меня за руку. Я не стал противиться, и к стене набережной мы подошли вместе. За нашими спинами берег реки огласился воем сирены.

— Ненавижу я это, — сказала Сильвия.

— Что?

— Видеть, как мужчина плачет, — пояснила она и неуверенно положила руку мне на плечо. — Это так грустно.

— Извини, — буркнул я. — Я просто…

— Мне скоро нужно будет возвращаться, — нервно проговорила она.

— Да, да, — сказал я и сел у огромной бетонной тумбы, опутанной цепью, которая уходила на набережную. Обхватил голову руками. Под кожей головы пальцы прощупали кости черепа, твердого, старого человеческого черепа. Вот, значит, как чувствуют себя брошенные женами мужчины. Мелькнула мысль о самоубийстве. Вокруг было так тихо, а на душе так тоскливо. Передо мной поблескивала, набегая грязной водой на берег, Темза. По мосту Миллениум, крепко обнявшись, шла парочка.

— Пожалуйста, не плачь, — сказала она. — Я этого не перенесу. Извини, что я… Извини, что это я принесла тебе эти вести. Ты потрясающий человек, Ричард. И всегда таким будешь. И будет у тебя ребенок… наверное, самая важная вещь в твоей жизни. Никуда он от тебя не денется…

— Мне нужна Лелия, — механически произнес я глухим голосом, который, казалось, не принадлежал мне. По мосту с грохотом пронесся поезд. Я не сводил глаз с мрачной покачивающейся воды посредине реки. Надо мной широко раскинулось небо, такое небо бывает, когда выезжаешь на природу, только сейчас оно было замарано огнями города.

— Я знаю, — сказала Сильвия. — Я все понимаю.

Она обняла меня и прижала к груди так, что ее ключица надавила мне на закрытые глаза и я не видел ничего, кроме красных пятен, поплывших перед глазами, и абсолютной черноты, породившей миллионы звездочек, ринувшихся навстречу мне, как на взбесившемся скринсейвере, но за всем этим черной тенью бесконечной ночи расползался ужас того, что происходило.

Я почувствовал, что она гладит меня. Я позволил ей себя погладить. Вспомнил, как мать, склонившись надо мной, убирала у меня со лба волосы, когда я, жалкий и несчастный, лежал в кровати и не мог заснуть от гриппа.

Из глаз снова потекли слезы. Я не стал их прятать.

— Где мне ее найти? — спросил я.