Будь проклята страсть

Он остановился в проёме и на миг заколебался.

   — Из чувства самосохранения.

Послал ей воздушный поцелуй и вышел.

Вечером, когда Ги вернулся, Марселлы не было. На столе лежала записка, где говорилось, что она больше не может сидеть здесь. «Если хочешь видеться со мной и дальше, я буду на улице Клозель». То был один из её прежних адресов. Ги стоял с запиской в руках, чувствуя себя неожиданно осиротевшим.

Обеды «Освистанных» устраивались поочерёдно то в кафе «Риш», то у Вуазена, Пелеса, Адольфа. У Вуазена, казалось, все пили больше и разговаривали громче.

   — Гарсон, бутылку «Коте дю Рон»! — прогремел Золя.

   — Несу, месье. Несу.

Ги сидел в дальнем конце стола. Он не принадлежал к освистанным авторам, и его обязанностью было провожать Флобера домой. Он стал младшим членом этой группы благодаря тому, что его видели у Флобера каждое воскресенье. Ему было понятно, что это громадная удача.

   — Да или нет? Отвечай, Золя, — настаивал Доде, теребя свою козлиную бородку. — Да или нет?

   — Нет, — ответил Золя. — Ни разу в жизни не был с проституткой.

   — Чёрт возьми! — воскликнул Флобер. — Вот вам новый научный метод!

В пропахшем вином зале клубился табачный дым. Было уже за полночь; писатели принялись за обед в семь часов и до сих пор ещё медленно ели. Еда была вкусной и обильной. Флобер и Золя сидели без пиджаков, с засученными рукавами и повязанными вокруг шеи громадными салфетками. Флобер, по обыкновению, разулся. Они жадно уничтожили свои любимые блюда: Флобер — фаршированную утку по-руански с горошком, Золя — громадную тарелку марсельского буйабеса, Тургенев — большие порции икры, Гонкур — суп из палтуса, Доде и Ги — рубец по-кански. Затем были поданы бараньи котлеты, запечённые устрицы, слоёный пирог, страсбургская колбаса, варёные овощи, заливные яйца, язык в желе, всё это запивалось большим количеством «Коте дю Рон» и бордо.

   — Дорогой мой! — Флобер взмахнул ножом с прилипшим к нему кубиком кантальского сыра. — Мужчина, который ни разу не просыпался в чужой постели, не лежал в ней, глядя на женщину, всё ещё остающуюся незнакомой, которую он никогда больше не увидит, и не испытывал из-за этого нежной грусти, можно сказать, и не жил.

   — Конечно!

   — Да, да.

Заговорили все сразу — кроме Гонкура. Он вяло окунул вилку в банку китайского имбиря, выловил кусочек корневища и отправил в рот.

   — Ты не понимаешь всей сложности тонких переживаний визита к проститутке. — Лицо Флобера раскраснелось. — Тут смешиваются деньги, страсть, страх, самоуничижение, утончённая горечь.

   — Да. Я согласен с Флобером. Он прав, — заговорил Тургенев. — Женщины в России это знают. И могут оскорбить тебя для полноты наслаждения.

   — Брр... Сложности русской души!

   — Нет, нет, послушайте. У русских крестьянок есть некий фатализм, оказывающий то же воздействие. Это восхитительно — в нём есть мысль о смерти и самоосуждение.

   — Приправа из греха и религии, — сказал Доде.

   — Браво!

Все рассмеялись.

   — Золя, передай кальвадос.

Золя откинулся на спинку стула, дав свободу своему животу. Ги заметил, что он начинает толстеть и выглядит уже более преуспевающим.

   — Осмелюсь сказать, что такой же фатализм присущ лапландцу, если он беден и жалок. Это вопрос среды, социальных условий.

   — Главное в общении с проституткой — это отказ от себя, — сказал Гонкур, очищая грушу. Ел он медленно, сосредоточенно. — Утрата собственной личности в той свободе, которой жаждешь и вместе с тем страшишься.

   — Видите, Гонкур в этом знаток, — лукаво ввернул Тургенев.

   — Специалист по фабричным девицам. Ложился ты с ними в постель? — спросил Доде Гонкур и, продолжая есть грушу, сардонически поглядел на него.

   — Однако распутство наверняка должно быть стихийным, — сказал Золя. — А борделей я не понимаю. Как социально-политическое установление, столп республиканской формы правления — да. Но как гигиенический центр, куда идёшь в заранее намеченный час, будто в баню — уффф! Признаюсь, я никогда не был способен войти в бордель.

   —  А я ходил, — загремел Флобер, — и часто! Это безнравственно, если угодно, но бордели мне нравятся. В подобных местах видишь такую волшебную, показную, дешёвую грусть. Сердце у меня начинает колотиться всякий раз, когда я вижу одно из этих ярко разряженных созданий, идущее в свете фонарей под дождём. Помню, студентом я часто сидел за столиком на бульваре возле какого-нибудь кафе в жаркие вечера, чтобы посмотреть на них Особенно много проституток было между Оперой и улицей Друо. И они проходили медленно, глядя на тебя, так близко, что дымок твоей сигары начинал колыхаться, а за ними тянулся запах их духов и тел. А?! П-п-потрясающе!

   — Вот-вот!

Тургенев, Доде и Ги горячо зааплодировали. Раскрасневшийся от вина и расстегнувший воротничок Золя смеялся вместе с ними. Гонкур подлил себе ещё мятного ликёра. Доде, Тургенев и Ги разлили по стаканам вторую бутылку коньяка. Флобер пил превосходный вуазеновский кальвадос.