Будь проклята страсть

Он подвёл молодого человека к окну, пристально вгляделся в его лицо и закивал.

   — Да, да. Вылитый бедняга Альфред. Садись, малыш. Мы переписываемся с твоей матерью.

Было воскресное утро. Ги прошёл пешком через парк Монсо, чтобы навестить Флобера на улице Мурильо. Хозяина он нашёл в неизменном коричневом халате и шлёпанцах. Снаружи доносились голоса детей, играющих в парке.

   — Полагаю, службу ты ещё не бросил? — спросил Флобер.

   — Нет. И только что получил уведомление об официальном назначении. С нынешнего дня я представитель начальника бюро внутренней службы...

   — Ну и названьице!

   — ...по хранению бланков документов министерства флота.

   — Ж-ж-жуть! — На лице Флобера отражались ужас и насмешка. — Ты должен напечатать это на своих визитных карточках. — Потом полушутя-полусерьёзно спросил: — Что это означает?

   — Видимо, — ответил Ги, — то, что я теперь кладовщик. Буду ведать бланками, которые ежедневно присылает Национальная типография, и выдавать их по требованию различных отделов. Работа вполне посильная для двенадцатилетнего.

   — Ещё бы!

   — На сей ответственной должности я буду получать тысячу шестьсот пятьдесят франков в год.

   — Хватит, чтобы пристойно голодать.

Оба с усмешкой поглядели друг на друга.

   — Бедняга, — сказал Флобер. — Сочувствую тебе. Искренне. Садись. Хочешь кофе? ЭМИЛИЯ! Перед уходом принеси кофе. И мой табак. Но чего ещё ты мог ждать? Эта чёртова республика, это... это сборище жуликов, ведающих государственными делами. Посмотри на них. Смех, да и только. Демократия — Господи! Эти представители народа — продажные мошенники. Думают только о своих мелочных, низких интересах. У них гордость кретинов и души разгребателей навозных куч! — Он поднял валявшуюся под столом газету. — Посмотри на этот грязный листок. — И прочёл вслух. «Ходят слухи, что месье Жюль Греви, президент палаты представителей, вскоре подаст в отставку». Жюль Греви, ни в чём, кроме бильярда, не разбирающийся, — президент палаты депутатов!

Лицо Флобера побагровело, и он швырнул газету на пол. Потом поднял снова.

   — Хотя погоди. Тут есть и приятное сообщение. «Во время своей речи мэр месье Вутебра скромно упомянул о собственных трудах на благо сограждан и был грубо прерван выкриком: «Да, выпустили тот мошеннический займ!» Месье Вутебра, оставаясь воплощённым достоинством, предложил тост за сельскохозяйственный комитет». — Флобер восторженно хлопнул себя по бедру. — Представляешь себе достоинство месье Вутебра?

Оба рассмеялись.

Потом они поговорили о мадам де Мопассан, о Буйе. По настоянию Флобера Ги принёс несколько своих стихотворений. Читая их, Флобер несколько раз хмыкнул и подёргал себя за жёлтый ус. Ги смущённо заёрзал.

   — Кого читал в последнее время? — выпалил наконец Флобер.

   — Э... Ламартина[50]...

Флобер взял один из листков со стихами и бросил его Ги.

   — Вот — чистейший Ламартин. Кого ещё?

   — Леконта де Лиля[51].

Флобер бросил ему другой листок.

   — Вот Леконт де Лиль. Почему ты копируешь других? Это именно копирование. Посмотри, Шенье[52], ещё Ламартин, а вот это очень похоже на Гюго.

   — Но они великие поэты, — робко сказал Ги.

   — Для тебя нет великих поэтов, — загремел Флобер. — Заруби это на носу. Нет! Если хочешь запечатлеть на листе бумаги свою личность — а иначе незачем и браться за перо, — то нужно забыть обо всех образцах. Не восхищайся никем, слышишь? У тебя есть свои глаза — смотри ими. Есть свой язык. Не пытайся говорить чужим. Выбрось из головы Ламартина и всех прочих. Понимаешь? Читая стихи Ги де Мопассана, я хочу слышать голос Ги де Мопассана, а не чревовещателя, говорящего голосом Ламартина.

   — Понимаю.

Взволнованный Флобер встал и принялся ходить по комнате, смешно кружа при поворотах полами халата.

   — А в других отношениях, — просил Ги, — стихи слабые?

   — Не думаю, что это выдающаяся поэзия, — ответил Флобер. — Они ничем не отличаются от множества третьесортных. Ладно, ладно, малыш. Не надо расстраиваться. Тебе бы хотелось услышать, что они умные, содержательные, хорошо сложенные? Понятно. Ты ведь усердно работал над ними, так? Потому что я сказал — трудись. Сам по себе труд не создаёт ценностей, как принято считать. Это одно из заблуждений проклятого промышленного века. Читай Бюффона[53]! Чтобы писать хорошо, нужно думать, чувствовать и находить слова — одновременно. Чёрт возьми, ты, как и все прочие, хочешь быть Расином, Корнелем, всеми сразу!

Флобер резко остановился, под его длинными усами расплылась улыбка; он подошёл к Ги и обнял юношу за плечи.

   — Сынок, я старый дурак. Говорю суровые слова, потому что люблю тебя. Ты начинаешь заниматься труднейшим на свете искусством. Начинаешь, движешься, успехи у тебя есть. Будь упорен. Талант — это всего-навсего долготерпение. Будем работать вместе, а? — Ги кивнул. — То, что ты написал, не хуже, чем стихи многих парнасцев[54].

   — Вы так думаете?

Ги удивлённо посмотрел на него. Парнасцами прозвали группу молодых поэтов, которые будоражили Париж.