Будь ножом моим

Болтаю по мелочам. Просто так. Хочешь подушку? Поделись одеялом, почеши мне спину, чуть выше.

А ты отвечаешь: «Может, выйдем прогуляться? Вдохнем другого воздуха? Смотри, как тут грязно. Выброси хотя бы банки из-под пива. Давай позаботься сам о себе немножко».

А я отвечаю: «Странно, что я скучаю по тебе больше, чем по своей семье. Девушка в соседней комнате плачет, невозможно разобрать ни слов, ни даже языка, лишь непрестанное завывание. Но если я напрягаю слух, то кажется, что она умоляет не обжигать ее сигаретой. Настоящая преисподняя».

В конце концов я не стерпел. Вышел искать, откуда раздаются голоса. Выяснилось, что вовсе не из соседних комнат. И даже не на моем этаже. Очевидно, тут есть какая-то акустическая иллюзия. Я вошел в раж. Пробежался по всем четырем этажам, бесстыдно подслушивая под каждой дверью и не опасаясь, что меня могут поймать. Я понятия не имел, что буду делать, если с кем-нибудь столкнусь. Ведь люди здесь платят деньги именно для того, чтобы заниматься подобными вещами. Я уже начинал подумывать, что это гостиница с привидениями, когда расслышал отчетливые голоса из комнаты на четвертом этаже. Весь на нервах, я нажал на дверную ручку и вошел. Увидел перед собой голую спину мужчины, сидящего перед телевизором. На полу вокруг него валялись десятки пивных бутылок. Комната была в точности как моя. Мужчина меня не слышал и не сдвинулся с места (судя по скверному запаху в комнате, он вполне мог быть мертв). А когда я вернулся к себе – вернулись и голоса.

Должен рассказать тебе еще кое-что – иначе ты не сможешь до конца понять, с кем имеешь дело. (Чего я стою, если рассказываю такое? Чего я стою, если не расскажу?) Один из тех эпизодов, когда мир с большими процентами вернул мне должок – все совершенные мною мерзости. Выслушай, забудь, и пусть это будет записано в тебе:

Я был вечером дома с Майей, около двух лет назад. Мы ужинали, Идо был с нами. Приятный вечер со всей семьей, как я люблю. Вдруг – телефонный звонок. Я выхожу в коридор, чтобы ответить, слышу в трубке женский голос. Ее зовут Т., она подруга Н. Я тут же ее вспомнил и застыл. Т. была единственной свидетельницей нашей связи. Почему она звонит мне домой? А она произносит дрогнувшим голосом, что Н. вчера умерла.

Я молчу. За моей спиной смеются Майя и Идо. Он тогда как раз научился свистеть (втягивая воздух), и Майя пыталась повторить за ним. А в трубке Т. спрашивает, расслышал ли я, что она сказала. Я отвечаю «да» с несколько официальным выражением в голосе и добавляю, что нам не нужна детская энциклопедия.

На ее конце провода повисло молчание. Помню, что последняя моя трезвая мысль была о Г. – что теперь с ним будет. Ему должно было быть лет семь или восемь. После расставания мы с Н. не поддерживали связь. Она дала мне слово не звонить и не писать. И, разумеется, сдержала его. Дико говорить об этом сейчас, но я буквально вычеркнул ее из своей жизни после расставания.

Прими к сведению, что Т., в течение всей моей связи с Н., обвиняла меня в развратности и лицемерии. Н. никогда не говорила мне об этом напрямую, но по нескольким недосказанным фразам я понял, какого Т. обо мне мнения. И хотя я никогда не видел ее, меня не покидало нелепое чувство, что я то и дело должен оправдываться перед ней (почему-то ее мнение чрезвычайно меня тогда интересовало).

Она произнесла: «Я понимаю, что позвонила не вовремя».

А Майя спросила из кухни, кто это. Мы всегда докладываем друг другу на середине разговора, а чаще всего и докладывать не нужно, с кем мы говорим, – сразу понятно по тому, как мы здороваемся с человеком.

Вслух я произнес: «Знаете, расскажите мне чуть подробнее об этой новой энциклопедии».

Майя крикнула из кухни: «Пока он научится читать, она устареет». А я сделал ей знак: «Дадим ему высказаться». Идо попытался произнести «эн-цик-ло-пе-ди-я», они оба засмеялись, и кухня поплыла прочь от меня.

Т., которая терпеливо пережидала весь этот разговор с домочадцами, коротко и с неприязнью в голосе сообщила мне, что Н. умерла вчера в больнице «Хадасса» после того, как тяжело проболела полгода. Я и не знал, что она была больна. Она умерла в двадцати минутах ходьбы от меня, а я ничего не почувствовал. А ведь прежде бывало, что наши с ней души сливались в одну на протяжении долгих часов.

Я подумал о том, как она сдержала слово, ни разу не позвонив, – даже когда заболела. Ни разу не написала. Сколько силы и преданности было в ней, и какой я идиот, что вот так отступился от нее. Как мало я, в сущности, знал ее!

Я мог бы не рассказывать тебе об этом, верно? Но есть у меня какое-то глупое суеверие, что если расскажу, то ничего подобного со мной больше никогда не произойдет.