Будь ножом моим

Как бы мне хотелось написать тебе самое что ни на есть простое, элементарное письмо, недвусмысленное и неопровержимое, как математическая формула или ария Моцарта. Аксиому о тебе и обо мне, о самых хрупких, ранимых и болезненных моментах желания. Но уже почти десять часов, и скоро я буду не одна, а я не хочу, чтобы меня видели в таком состоянии. Прошу тебя, я все еще пытаюсь понять, найти логическое объяснение тому, что с тобой стряслось. Как после того, что зародилось между нами, ты в состоянии переносить нашу разлуку. Не знаю, что и думать. Иногда мне кажется, что ты боишься или злишься из-за того, что я «рассказала» Амосу о тебе. Меня оскорбляет сама мысль, что это может быть настоящей причиной. Но, возможно, тебе кажется, что я выдала тебя.

Я надеюсь, что ты хотя бы в одном мне веришь: мне ни на секунду не пришло в голову поведать ему о сути наших отношений. Ты же не подозреваешь меня в таком?

Как думаешь, почему я не смогла бы рассказать ему о том, что до сих пор волнует мое сердце, – о том, что незнакомый человек увидел во мне нечто, так —

И вот я снова злюсь. Я уже обещала себе, что не буду. Если ты даже этого не способен понять, у нас с тобой нет будущего. То есть, если Амос и любит во мне что-то, то это та же черта, которая заставила меня принять твое предложение! Именно то, что любит во мне Амос, и подтолкнуло меня ответить тебе! В этом вся суть, что здесь непонятного? Он любит во мне именно ту женщину, которая ответила тебе на первое письмо. Та же самая женщина приняла его предложение и принимала его таким, какой он есть, снова и снова, и каждый раз она открывала в нем что-то новое и еще более дорогое. Что же во мне любить, если не ее? И как ты можешь любить меня, если не хочешь увидеть, как она расцветает и распускается во мне? Она есть суть моей жизни.

На секунду я вся сжалась от мысли, что в эту секунду ты, даже не читая моего письма, улыбнулся, ухмыльнулся сам себе.

Ты ведь не ухмыльнулся? Невозможно так ухмыляться где бы то ни было в мире, когда, прямо сейчас, Барбара Бонней исполняет этот мотет. Вслушайся, приди, возрадуйся вместе с ней – ты же чувствуешь это? Каждая нота, написанная этим человеком, звучит так, будто она сыграна на нервах, настроенных в особой, его собственной, тональности. Под эту музыку можно танцевать, не двигаясь, или двигаться как сомнамбула – как те два эмбриона в твоем сне.

Впрочем, не думай, что я неуязвима перед голосами, рассказывающими истории о тебе и об Амосе. Все эти перемигивания за моей спиной, эти стоны доброжелателей, уверенных, что в моей голове расшатались крепежи – крепежи, завинченные до упора.

У меня горит лицо. Даже ладони покраснели. Надеюсь, у меня еще выдастся минутка наедине с собой, потому что я обязана это сказать – в конце концов, хотя бы самой себе (я ведь еще и адрес, слышишь меня? Я тот адрес, по которому отправляется это письмо!).

И все же… Я остановилась на секунду. Сходила умыться – это как пытаться тушить пожар пригоршней воды. Я стояла перед зеркалом и думала, что мне будет страшно встретиться с тобой лицом к лицу. Ведь ты сразу заметишь мои менее привлекательные черты. Например, у меня есть белое пятнышко, правда, небольшое, над левым глазом – маленький полумесяц. Не думаю, что ты его заметил в тот раз. А почему ты просил меня, еще давно, когда мы стояли под поливалками, не красить волосы? У меня уже так много седых волос, а моя мама в этом возрасте была совсем седой. Я предполагала начать краситься в этом году, но тут пришло твое письмо. Знаешь, я заметила, что когда закрываю —

Мое сердце безумствует. Может, потому что она поет «Аллилуйя» прямо сейчас. Я не рассказывала, но у меня в последнее время возникали проблемы с давлением (да уж, сказывается мой почтенный возраст, моя чересчур осязаемая реальность, бухгалтерия моего тела – все в одно время). Доктор Шапиро требует, чтобы я принимала таблетки, чтобы успокоить сердцебиение, но мне не хочется, чтобы оно исчезло совсем. Если бы ты только положил ладонь на мое сердце, это бы бесконечно меня осчастливило.

Я остановлюсь сейчас и продолжу завтра.

Нет! Не остановлюсь! Нет, ты видел мой жалкий страх – страх быть в тягость? Это страх девочки, уверенной в том, что она слишком высокая и толстая. На самом деле она совсем не была толстой, но долгие годы измывалась над собой, заставляя себя сидеть прямо на краю стула, чтобы никто не увидел складки кожи у нее на спине.

Ну и что, если я в тягость? Ты же обещал удержать меня.