Будь моей

Мы, конечно, не замечали, как они пролетали мимо, потому что они никуда не исчезали.

Вместо этого они копились в нас. Мы все носим в себе свое прошлое.

И все же, если смотреть сквозь призму моей любви и дружбы со Сью, она для меня нисколько не изменилась. Она так и осталась молодой женщиной, которая сидела со мной на заднем сиденье моей машины в день, когда мне (через охранника территории колледжа, явившегося в класс, где проходили лекции первого семестра по орфографии) сообщили, что мой брат умер, и которая через год, на мою свадьбу, надела на свои длинные светлые волосы венок из ромашек — она была подружкой невесты.

До того как встретить Сью, я вообще не испытывала потребности в подругах. Были, конечно, какие-то девчонки и в школе, и в колледже, но им я без сожалений дала уйти из своей жизни, словно отпустила на волю, и даже память о них постепенно стерлась. Но Сью по-прежнему со мной. Я никогда не выбирала ее своей лучшей подругой. Просто в тот самый первый день в учебном центре нас связали некие узы, и мы обе до сих пор расплачиваемся за их удобство.

— Ну, — потребовала Сью, наклоняясь вперед. — Рассказывай. Кто это?

— Брем Смит, — ответила я. — Преподаватель автомеханики на неполной ставке.

Брови Сью поползли вверх. Я так и не поняла, что это — недоверие или удивление.

— Брем Смит? — переспросила она. — Это что, тот самый, неотразимый?

— Я его даже не знаю, — заметила я. — Такой темноволосый, да?

— Да, — насмешливо сказала Сью, словно не веря, что я могу не знать Брема Смита. — С отлично развитой мускулатурой, Шерри. С ямочками на щеках. Самый сексуальный мужчина, когда-либо появлявшийся в этом Богом забытом месте. Тот, о котором последние три года мечтает каждая работающая здесь женщина, сохранившая в своем теле хоть чуточку эстрогена. Типичный искуситель из комикса про роковую любовь. Не прикидывайся дурочкой, Шерри. Ты прекрасно знаешь, кто такой Брем Смит.

— Да не знаю я его! — сказала я. — Вернее сказать, я понимаю, о ком ты. После того, как ты его… описала.

— Ага, — недовольно фыркнула Сью и с кривоватой улыбкой отвернулась.

— Честное слово, Сью, — сказала я. — Про него говорил Гарретт, приятель Чада. Вроде бы он рассказывал обо мне своим студентам.

— Ладно, — промолвила Сью уже без тени улыбки и встала, приглаживая помявшуюся спереди льняную юбку. В оконное стекло лился серый свет с вкраплениями желтизны, словно сквозь лоскутную рвань облаков пробивались редкие лучи солнца. Один из них упал на грудь Сью, обтянутую слишком тесной блузкой, и ее кожа в вырезе поразила меня своей дряблостью (когда это успело случиться, подумала я). Тонкая кожа, как шпаклевкой покрытая коричневыми пятнами. Я вспомнила новогоднюю вечеринку, на которую она пришла в черном платье с глубоким декольте. Всех мужиков как магнитом тянуло к столу с закусками, возле которого остановилась Сью, флиртуя со своим будущим мужем, он же — будущий отец близнецов. Они так и пялились на ее вырез, обнажавший белую плоть, с трудом держась в рамках приличий.

Я перевела взгляд с дряблой на груди кожи на ее лицо.

Правильно ли я поняла мелькнувшее на нем выражение?

Неужели она завидует?

— Мне пора, — сказала Сью. — А то опоздаю за мальчиками. — Она открыла дверь и вышла в коридор. — Удачи тебе, Шерри, — добавила она. — Держи меня в курсе.

— Есть новости от поклонника? — спросил Джон, когда я пришла домой.

— Есть. Если тебе интересно, — ответила я.

Он отложил газету на диван и взглянул на меня.

Свет заходящего солнца, льющийся сквозь венецианское стекло, озарил его здоровое красивое лицо. Джон, по крайней мере, не слишком сильно изменился, подумала я. Немного седины и мелкие морщинки возле глаз, которые, если уж на то пошло, только прибавили ему привлекательности. В ресторанах, куда мы ходили вместе, женщины всегда засматривались на Джона. На школьных мероприятиях, стоило нам приблизиться к мамашам приятелей Чада, собравшимся в кружок, все спины мгновенно распрямлялись, животы втягивались, а смех становился звонче.

Некоторые даже принимались безостановочно хлопать ресницами. Покажи я кому-нибудь его фотографии — двадцатилетней давности и сегодняшние, — любой мгновенно определил бы, что на них снят один и тот же человек. И сделал бы вывод, что минувшие годы милостиво обошлись с ним, что жизнь к нему щедра, что он в отличной форме и сохранит ее еще надолго.

— Рассказывай, — проговорил он.

Я достала из сумочки записку и вручила ему. Джон изучал ее намного дольше, чем того требовало простое чтение записки, а затем поднял глаза.

— Вот черт, — сказал он. — Это уже не детские шалости. Дело-то серьезное.

— Это тебя огорчает? — спросила я. Я вспомнила о том, как много лет назад страстно влюбилась в Ферриса Робинсона. Когда я призналась в этом Джону, он сначала пришел в возбуждение, потом разозлился, потом огорчился, потом отчаялся, внезапно окружил меня подчеркнутой заботой и, наконец, впал в такую холодность, что я уж было решила — нашему браку каюк. — Ты злишься?