Будь мне ножом (ЛП)

Понимаешь, о чём я? Индуски или турчанки, сидящие на улице или на станциях метро, всегда держат на коленях маленького ребёнка.

Я уже давно заметил, что почти всегда эти дети спят. В Лондоне, в Берлине, в Риме. Подозреваю, что эти женщины нарочно усыпляют их, одурманивая наркотиками, потому что сонный ребёнок кажется более несчастным, а это «способствует бизнесу»…

В Париже против гостиницы, где я всегда останавливаюсь, сидела однажды турчанка с таким малышом. Назавтра я просто переехал в другую гостиницу.

Удручает меня не только их жестокость, но главным образом то, что эти дети проводят свою жизнь во сне. Подумать только: есть ребёнок (а таких — сотни), который годами, может быть, всё своё детство живёт в Лондоне или в прекрасной Флоренции, почти не видя их. Он только слышит сквозь сон шаги людей и шум машин, весь этот пульс большого города, а просыпаясь, снова оказывается в жалкой конуре, в которой он живёт.

Проходя на улице мимо такой женщины, я всегда даю ей что-нибудь, во всю мочь насвистывая при этом красивую, весёлую песню.

Я вернулся.

7 июля

Доброе утро! Сегодня от тебя пришло два письма!

Я так ждал минуты, когда ты не сможешь удержаться и сразу же как только заклеишь конверт, в тебе созреет ещё одно письмо ко мне. Одно пришло утром, второе — в послеобеденной раскладке (о, эти моменты счастья владельца почтового ящика!), и оба — радостные и взволнованные, одно из дому, а второе — очевидно, когда тебе стало жарко и тесно, — из твоей секретной долины возле Эйн-Керема. Как чудесно было наконец-то встретить тебя в совершенно новых словах (да ещё и в новой юбке!) — это было, как глоток свежего воздуха! А каким сюрпризом было услышать от тебя, что в последнее время ты счастлива! Это слово впервые прозвучало у тебя, я тут же отправил его на лабораторный анализ, и мне подтвердили, что это — счастье (я только никак не могу понять, почему твоё счастье всё ещё кажется мне таким печальным). Возможно, из-за этого слова что-то происходит сегодня и со мной, внутренний подъём, что ли. Может это потому, что я наконец-то сумел тебя порадовать?

И для меня вдруг наступило лето, понимаешь? Будто только сейчас, благодаря твоему волшебному слову, я тоже выбрался из какого-то мрачного извилистого тоннеля, который мы вместе соорудили со всеми нашими сложностями и тяжестью. «Счастлива» — ты словно позволила мне что-то, мне открылось лето, уже июль, представь себе, а я только сейчас пробуждаюсь к лету, с его жизненными силами, сверканием и грубой простотой, с его страстью и всем, что ты описала (странно, что ты всё еще боишься рисовать красками. Человек, пишущий так…), и даже я, потрогай, — такой живой и пылкий, вдруг вплёлся в тело этого лета, как будто я — одна из описанных тобою его «пульсирующих артерий». Сегодня я сконцентрирован на тебе, как лазерный луч, будь осторожна, я не отвечаю за свои действия, не знаю, что со мной происходит, может быть, ты знаешь?

Как по-твоему: может мне вообще перестать работать и жить так называемой внешней жизнью, а только писать и писать тебе, описывая тебя в любом состоянии, и то, что эти твои состояния делают со мной, переливаться в тебя, пока весь я не иссякну? Когда человека вешают, у него в последнюю минуту происходит семяизвержение. Я читал когда-то, и это меня до сих пор потрясает. Это как завещание тела и души, именно так я хотел говорить с тобой, ведь через несколько месяцев мы умрём друг для друга. Ты даже слышать об этом не желаешь, «гильотина» заставляет тебя содрогаться, а по-моему, в ней — самая суть нашей связи, потому что у обычной пары за целую жизнь не могло бы произойти то, что происходит между нами, а у нас могут быть и радости рая, и муки ада одновременно, ты уже чувствуешь это, а я с самого начала это знал.

Я думал, что рассказ о дефективной девчонке оттолкнёт тебя. А ты, как обычно, подходишь и прикасаешься ко мне без перчаток. Ну и что? Тебе ни в коем случае не хочется заново раздавать наши с тобой карты, совсем наоборот? Это правда, что тебя привлекают «карты, кем-то стасованные в меня»?

Но только в письменном виде! Оставь меня написанным, и пусть у нас обоих хватит сил ещё немного противостоять соблазну реальности; секс, а не религия, — опиум для народа. А когда мы встретимся, ведь мы же сдадимся в конце концов (что-то я хрупок сегодня, от жары плавятся самые твёрдые намерения), лучше, чтобы этого не произошло, ну, может быть, через две-три недели, если не сегодня же, когда меня терзает жгучий приступ — эта твоя новая юбка, у тебя вдруг появилось тело, твоё тело, которое я почти сумел забыть, вдруг ожило для меня, твои красивые сильные ноги двигались под юбкой (даже в шутку никогда не повторяй «Я не знала, что у меня есть ноги»), а я вспомнил твои стройные лодыжки и вдруг понял тайную связь между строением лодыжек и затылка…