Будь мне ножом

И я до сих пор рад, что мне удалось убедить тебя не встречаться во плоти — телом к телу и ashes to ashes[14]. У меня нет сомнения в том, что, если бы мы встретились, то не смогли бы так узнать друг друга. Я же должен был бы сразу тебя соблазнить, познать тебя обычным путём примитивной купли-продажи. Подумай только, чего бы мы лишились и чего никогда не узнали бы.

Я не имею в виду факты. Эти факты, реальные и повседневные, я узнал бы даже, если бы между нами был краткий, но бурный роман. Ты обязательно рассказала бы мне. Я должен был бы о них узнать, это — часть бюрократии разврата. Но тогда я не узнал бы той печали, которую чувствую сейчас, которая владеет мной уже несколько дней (как непонятная мне тоска по ком-то).

И не только печаль. Всё, что с тобой связано, каждое чувство, которое ты во мне пробуждаешь, все они льнут ко мне сейчас и днём и ночью, чистые и свежие, прижимаются ко мне всем своим лицом и обеими грудями.

Когда я рассказал о том собственном языке, что я хотел бы иметь свой Идо, ты написала, что ты хочешь, чтобы у каждой крупицы земли, каждой капли в море или мига света свечи было своё собственное название. Ты так понравилась мне в ту минуту, может, из-за того, что я впервые увидел как ты способна увлечься мечтами: в середине предложения ты начала воображать мир, в котором основным занятием людей будет придумывание названия всему живому и неживому, и это будет первичной человеческой сущностью — называть всё по имени. Ты взяла меня за руку и повела за собой в твой сад — от стебелька травы к крупице земли, капле воды и божьей коровке, и каждого из них назвала собственным смешным именем, но тогда я не понял, что ты хотела мне этим сказать (а что я тогда вообще понял? Как мало я тебя понимал). И только теперь, кое-что зная о тех годах, когда ты молила, чтобы каждое дерево называлось только «деревом» и каждый цветок — «цветком», о годах, в которые «чувствовать» означало для тебя «жить не по средствам», я начинаю понимать, что ты хотела сказать мне, что наконец-то начинаешь выздоравливать.

Не знаю, какое отношение имею к этому я, помог ли я как-то этому выздоровлению, но меня волнует сама мысль о том, что я нахожусь рядом с тобой, когда это с тобой происходит. Кажется, уже очень, очень давно ни с кем не происходило ничего хорошего, когда я был рядом.

Я.

А главное-то я и забыл: именем всех, кем ты заставила меня поклясться (с той торжественной серьёзностью, которая, по-моему, бывает только при заключении международных соглашений или союзов между детьми), именем того, что я действительно купил тебе ярко-оранжевые спортивные туфли(!), и именем «Оленихой пошлю я тебя» Амира Гильбоа, которую ты купила себе в подарок от меня, а главное, именем того, что ты пошла и заказала себе новые очки — я клянусь беречь тебя, как друг.

26 июля

Мне казалось, что в иврите…

Нет, это слишком официально…

Вот что пришло мне в голову сегодня в гараже — может быть, потому, что ты так часто употребляешь это слово, — «имахут» (материнство) звучит как «и-махут» (не-сущность). Мне кажется, есть немало матерей, которые чувствуют, что ребёнок опустошает их, высасывая из них всю их сущность. Но между тобой и Йохаем…

Ого… Я в первый раз написал это имя. Оно растекается у меня в полости рта и в мозгу, как будто я только что попробовал мёд (но есть в нём и горчинка, да).

Я смог явственно увидеть его. И тебя с ним. Это чудо, что он так же наполнен радостью. И везде, где он появляется, люди влюбляются в него.

Читая твои рассказы о нём, я ощущаю в себе твоё материнство, как горячий молочный источник, бьющий из меня ему навстречу. … И как ты обнимаешь и окутываешь его нескончаемой любовью. Честное слово, я искал и не смог найти у тебя ни капли горечи или злости на него за то, что с ним произошло.

Когда мы играли в пинг-понг соитий, ты как-то спросила, бывает ли так, что человек начинает жить с новой силой в ответ на зов другого человека? Позавчера, читая твоё письмо, я понял этот вопрос. Не просто «понял»: что-то, возбуждённое тобой, шевельнулось в глубине меня (и я тут же вспомнил слова Анны, что во время беременности её сердце стало биться в животе).

Жду твоего письма.

Яир.

30 июля

Да, я написал это. Извини — не подумал (но, если начну объяснять, это может ударить намного больнее).

Прежде всего — ты права, это действительно заставляет задуматься: почему именно это сочетание вырвалось у меня, как нечто, само собой разумеющееся, не требующее доказательств, как некий закон природы — упомянутая «злость на него».

Возможно, потому, что я легко могу представить себе родителей, которые злятся на своего ребёнка по гораздо менее серьёзным поводам. Ну скажи, на кого же им злиться, кого обвинять (нет, я даже не могу их осуждать).

Ты пишешь, что тяжелее всего тебе видеть ребёнка, который даже не понимает чего он лишён, у которого никогда не будет своей семьи, который не полюбит, не выскажет… Но я знаю, что у меня в каком-нибудь уголке души была бы и злость на него.