Будь честным всегда

Больше он ничего не прибавил, но мальчик испугался, что сейчас его начнут бранить — а отец в гневе бранился нещадно, — и стал еще тревожней, совсем как воробышек, метаться, носиться по дому. Ему даже показалось, что за спиной выросли крылья, а тело стало невесомым. Он бегал туда-сюда, натыкался на столы, стулья, но билета не находил.

«Что ты носишься? Я тебя не трону. Куда ты его задевал?»

Тут Миши наконец остановился, весь дрожа, стоял перед отцом, а тот, смуглый, большелобый, ростом почему-то не больше сына, пристально и сурово смотрел на него красивыми синими глазами.

«Нет у меня билета», — понурившись, признался Миши.

«Куда же он запропастился? Неужели украли?»

«Это Бесермени…» — чуть слышно пролепетал Миши.

«Бесермени?»

«Мне в отместку: он знает, что я стащил у него ножик и забросил за большой мусорный ящик, а теперь, чтобы напакостить мне, он украл лотерейный билет и разорвал его. Я сам видел, как он рвал, да не знал, что это, а теперь он смеется надо мной».

Отец, задумавшись, отвел от него взгляд.

«Ладно, я сейчас пойду наточу топор, а ты покрути точило».

И Миши быстро-быстро вертел точило, так что слышался визг оттачиваемого топора.

Он страшно боялся, что сейчас отец разрубит Бесермени пополам, ведь именно для этого затачивали топор, и его била мелкая дрожь. Он отчетливо видел, как Бесермени в меховой шапке идет на базар по дебреценской улице, смеется себе, идет и не подозревает, что его сейчас разрубят пополам. И вдруг отец поднимает топор, поднимает до самого купола Большого собора, замахивается на Бесермени, и тут Миши вцепляется ему в руку и кричит благим матом:

«Па-а-па!»

Он в ужасе очнулся, с опаской посмотрел, не заметил ли чего лежащий на кровати Надь.

Но Надь читал, лишь на мгновение задержав на мальчике свой затуманенный лихорадочный взгляд.

Миши понял, что это он видел во сне, хотя так явственно, точно все происходило на самом деле.

Он не спускал глаз с Надя, пока тот беспокойно не пошевельнулся, и Миши испугался, что с ним сейчас заговорят. Он быстро опустил взгляд, уставился на письмо, но и оно внушало тревогу, страшно было перечитать его строки, свидетельства беспокойной, затравленной жизни.

Приподнявшись на постели, Надь сказал:

— Послушайте, малыш, знаете, что я читаю? Древнюю историю венгерского народа, о переселении венгров на их прародину.

Миши с жадным интересом взглянул на него. Им овладело любопытство, неотступное желание послушать рассказ Надя.

— Мы живем здесь, в центре Европы, как побочные дети… Вы, конечно, не знаете, и мне трудно объяснить вам… Словом, это дети, которые стыдятся своего происхождения, не знают родителей, не смеют даже их разыскивать, но из любопытства стремятся хотя бы что-нибудь разузнать о них.

Миши был просто потрясен: он тоже никому сроду не решался рассказать о своих обедневших родителях и дядьях, о том, что отец его — крестьянин, мать ходит вечно сгорбившись, что они разорились и нет у них богатого дома, которым можно похвастать…

— Вот видите, мы живем в самом центре Европы. Маленькая Венгрия похожа по форме на сердце, и даже два его желудочка можно различить.

Это сравнение показалось Миши красивым и точным. Он, правда, еще плохо знал анатомию, но «сердце» — самое прекрасное слово, и он был счастлив, что территория Венгрии напоминает по форме сердце; размышлял и о собственной жизни со всеми ее бедами и лишениями, которую тоже можно сравнить с сердцем, и вся жизнь его семьи точно большое больное сердце.

— Мы живем в центре Европы, трудимся, надрываемся, поем, веселимся, но, пожалуй, не сыщешь во всем мире другого такого народа, которому был бы сродни наш язык. Мы тут сами по себе, нам не на кого полагаться: нет у нас в мире ни друзей, ни родных.

У Миши из глаз полились слезы: такова и его жизнь, его судьба. Ему приходится жить в Дебрецене, чужом большом городе, в пансионе, в полном одиночестве, и, случись с ним беда, никто не придет на помощь, не заступится за него.

— А некогда, когда мы жили на Урале, возле Волги, — продолжал Надь, — и в те времена, когда мы переселились на нашу теперешнюю родину, мы все еще поддерживали связь с той землей. Константин Багрянородный, византийский император, писал даже, что при нем, в десятом веке после рождества Хритова, венгры обычно посылали гонцов к оставшимся на востоке соплеменникам, приезжали к ним, справлялись о них и нередко получали от них вести.

Миши напрягал свою память. В гимназии он еще не изучал истории, это предстояло только в следующем классе, но в начальной школе ему уже рассказывали кое-что о происхождении венгров. У него не было цельной картины, а запомнились только невыразительные общие слова. Например: «Наши предки под предводительством Арпада переселились из Азии в эту прекрасную страну». А сейчас жизнь венгерского народа стала для него реальностью, частью истории человечества. Утром от старика Назона он получил представление о первобытном человеке и теперь вдруг точно увидел перед собой древних венгров в такой же одежде, как на картине «Арпад поднимает щит», висевшей над кроватью в доме Тёрёков.