Будь честным всегда

В письмо были завернуты коржики, потому что в посылки нельзя было класть письма. Миши подбежал к окну и, жуя коржик, начал читать. Прочитав быстро письмо, он воскликнул:

— А где же мазь?

— Что еще за мазь?

— Мама пишет, что сделала мне мазь, чтобы я мазал руки, если они обветрятся, и ботинки мазал, чтобы они не промокали… Вот здесь написано.

— Мазь! — бледнея, воскликнул Бесермени. — Так это была мазь?

— Какая мазь?

— Ну, та, что вы мазали на хлеб.

— Кто мазал? Ты мазал?! — крикнул Андраши, покраснев.

— Смотрите, сам съел, а на нас хочет свалить! — заорал Марци Тыква.

— А ты не ел? Разве не ты толще всех мазал?

— Конечно, нет. Да ты и не дал, бессовестный! Негодяй, свинья, нахал! Разве не ты сказал, что все это твое! — побагровев, орал Марци Тыква.

— Не орите! — прикрикнул на него старший по комнате.

— Раз я ел, то и он ел! И он ел!

Сначала все были поражены, затем дружно расхохотались.

— Я думал, это масло.

— Вот здорово, что я не ел! Сказал, что прогоркло! Это я сказал, что оно прогоркло!.. Тухлятина, говорю! — шумел Андраши.

— Тухлятина, точно!

— И все-таки вы сожрали!

— С душком, но пошло!

— В такое брюхо все пойдет!

— А теперь-то что будет?

— Может вытошнить.

Раздались новые взрывы хохота. Все смеялись над Бесермени, который съел больше всех, чтобы Миши не досталось.

В этот вечер только и говорили о мази, которую слопали Бесермени и Марци Тыква.

В конце концов решили купить бутылку палинки, чтоб отбить привкус мази.

Бесермени весь вечер страшно злился и наконец не выдержал:

— У меня украли нож!

— Кто украл?

— Да здесь он был, на столе, все им пользовались, откуда мне знать, кто из вас его стибрил.

— Заткнись!

— Верните нож!

— А ты верни мазь!

Тем все и кончилось.

В тот же вечер за ужином даже богословы узнали, что одному из младших гимназистов пришла посылка, а соседи по комнате слопали из нее сапожную мазь.

Старшему по комнате было ужасно стыдно. Он сказал, что откажется от своих обязанностей и переселится.

Спать легли очень поздно, и, когда уже засыпали, раздался голос Надя — он был очень серьезным человеком, но умел при случае пошутить:

— Чу!.. Вроде как ботинки чистят… у кого-то в животе…

Бесермени сопел в своей постели, а ребята опять взорвались от смеха.

Растолкали Бесермени, он вскочил на кровати, свернул из одеяла жгут и стал им драться.

— Негодяи, воры! Украли мой нож! — орал он. — Ну что за дрянная, нищенская посылка! Вот увидите, что я получу: целого жареного гуся!

— В этой тоже была неплохая вакса!

Уже миновала полночь, а страсти вокруг съеденной мази все разгорались.

На другой день о ней стало известно всей коллегии, и Бесермени бесился, как затравленный зверь. Двое других остались в тени. Ведь в козлы отпущения, как правило, попадает кто-нибудь позаметнее и все щелчки и насмешки достаются ему одному.

Гостинцы, присланные в посылке, имели свой особый запах. «Лисичкин хлеб», — говорил отец, возвратившись откуда-нибудь издалека, и вынимал из котомки хлеб. Это был его подарок. Да и мог бы разве отец доставить ребенку большую радость!

Когда смех в комнате прекращался, Миши думал о родителях. Мамино письмо он еще раз хорошенько перечитал в ботаническом саду, где было меньше всего народу, и плакал в три ручья, спрятавшись в самые заросли. Выплакавшись, мальчик хотел пойти в коллегию, но вдруг замер, не в силах сдвинуться с места.

В цветнике работал молодой парень, и на голове у него красовалась…

Да-да, Миши не сомневался — это была его шляпа.

Он узнал ее по отвисшей щетинке и по цвету, ее зеленому цвету, да еще по шнурку вместо ленты.

Он долго смотрел на парня, хотел было его окликнуть, но не посмел. На его собственной голове была эта драная соломка, а буквально в двух шагах, на чужой голове, — его прекрасная шляпа. Но как она уже замызгана и помята, будто и не его вовсе… Тут он испугался: вдруг это и в самом деле не его шляпа? Нет, он не посмеет сказать: «Отдайте мою шляпу!»

Миши услышал, как во дворе коллегии зазвонили, и бросился туда во весь дух, словно за ним гнались. Весь день у него было такое грустное и подавленное настроение, будто загублена теперь вся его жизнь, но рассказать никому не решился: стыдно было признаться, что он такой растяпа, потерял собственную шляпу. Миши не хотелось, чтобы над ним смеялись, как над Бесермени из-за ножа, — а смеяться бы стали…

А с ножом Бесермени произошло вот что.