Бубновый валет

– Зачем вас сажать-то? – позволил себе улыбнуться собеседник. – Кирпич, тот самый, известный, свалится на голову. Или машина, грузовик скорее всего, занесет на тротуар, а вы там идете. То есть шли. Или в ванне утонете…

– У меня нет ванны…

– Экий вы, Василий Николаевич, простак. Вы и в чужой ванне сможете утонуть. Или в бане от пара угорите. Делов-то…

– И что же – это допустимо? – я продолжал проявлять себя простаком, каким и впрямь был.

– Конечно, по головке его не погладят. Но и сожалений с укорами не возникнет. Фокусник неизвестный – доселе фигуры не имел, был фантомом, невидимкой, а тут обнаружилась его реальность, рука, что ли, из воздуха вылепилась. Или язык. Да и сведения – служебные! – он обнародовал добытые плутовским путем… Нет, в случае чего вашего Александровича журить не станут, промолчат – ну исчез какой-то незначительный человек и исчез. А некоторые испытают и облегчение. Наказана дерзость-то, наказана! Так что обойдитесь без иллюзий, Василий Николаевич.

– И что он привязался именно ко мне? – опять во мне возник растерянный и обиженный ребенок. – Тут будто болезненное что-то…

– Э-э-э, Василий Николаевич, – словно укоряя меня за непонятливость, произнес Башиловский. – Вы же принципы его оскорбляете. Вы же не даете управлять собой. Вы и такие, как вы, по мнению Сергея Александровича, почти что дезертиры, желающие увильнуть от служения государству. И горько ему не из каких-то личных корыстей или амбиций, а единственно потому, что может быть нанесен ущерб обществу. А если кто еще и выкобениваться начинает и перед кем?.. В досаде пребывает сейчас этот ваш Александрович, нервничает он и злится…

– Бред какой-то… – пробормотал я.

– Вы, Василий Николаевич, – вздохнул Михаил Башиловский, – видимо, никак не можете уразуметь, о чем я вам талдычу… А мы и так сидим лишнее… Вы человек молодой, жены с ребятишками у вас нет и не предвидится. Что вам стоит поболтаться по стране, разные края и народы ее понаблюдать, в Сибири все той же или Заполярье…

– А как я свой отъезд, – спросил я, – объясню старикам?

– Ну, этого я не знаю, – пожал плечами Башиловский. – Не знаю… Мало ли что можно наговорить… Это уже вам придумывать…

– Однако раз он, недоброжелатель мой, до того раздосадован и зол, что ему стоит рукой своей многоверстной дотянуться до меня и в Сибири? Или у Авачинской сопки?

– Нет. Там добывать он вас не станет. Ему главное, чтобы вы не процветали на его глазах. А так он ощутит себя как бы победителем. Судьба ваша сломана, вы испугались, бросились в побег. Можно будет и руки потереть… А там, в ходе иных дел, он, глядишь, и успокоится…

– Противно все это, – сказал я. – И мерзко.

– Все, Василий Николаевич. – Михаил Башиловский встал. – Более я вам ничего сказать не могу. Решайте все сами. Я понимаю, ваша натура будет противиться здравому смыслу. Но подумайте обо всем всерьез. Естественно, вы меня здесь не видели и не слышали. И эта кружка не моя.

Подошел пятый трамвай, и человек в ушанке, ватнике, ношеных сапогах взлетел на его подножку.

***

А я остался сидеть на досках.

Кружка Башиловского стояла справа от меня. Жидкости в ней убавилось на два глотка. Еще раз мне было указано: собеседник мой явился сюда не пиво хлебать. Смыслы его интереса ко мне и моей судьбе я теперь отгадывать не брался. Выплеснул пиво из его кружки, отнес ее отпускающей влагу Паше, Прасковье Ильиничне, заказал себе новую кружку. И пяток сушек. Опять устроился на досках.

Что руководило действиями и намерениями Башиловских, нереальных для меня, но и реальных людей, полагал я, осмысливать мне не дано. Зато размышлять о Миханчишине труда не стоило. Я-то, дурак, чуть ли не пожалел его опять (“распроклятая ноша”, “драма жизни”), а удалец-то наш, стало быть, побежал ябедничать, а может, и плакаться. Да и меня изображать коварной дрянью. Впрочем, скорее всего, он и не ябедничал, в голове такого не держал, а просто докладывал, исполняя обязательства секретного информатора Пугачева перед могуществом государства.