Броня из облака

Я бы посоветовал заинтересованным в развитии науки средствам массовой информации открыть специальную рубрику «Пропущенные даты», чтоб хотя бы с укоризненным опозданием напоминать о разных исторических событиях, связанных с чем-то вечным, затерянным за блиц-вспышками звезд-однодневок. Взять хотя бы незамеченную годовщину смерти Энрико Ферми — 28 ноября 1954 года. Хотя что через полвека дает ему право на наше перегруженное внимание? Теория бета-распада? Статистика Ферми-Дирака? Ферми, правда, первым обнаружил, что медленные нейтроны более эффективно бомбардируют атомные ядра, чем быстрые; именно этим способом он заложил основы атомной энергетики и первым расщепил ядро урана. Однако сам этого, увы, не заметил и узнал о своем роковом зевке лишь во время получения Нобелевской премии (на премию и другого хватало).

И все-таки Ферми сумел попасть и в эстрадный раздел ядерной физики, 2 декабря 1942 года впервые в мире осуществив цепную реакцию на крытом теннисном корте Чикагского университета, — это был решающий шаг к практической ядерной энергетике, миру явившей себя только в Хиросиме. А в остальном для современной журналистики Ферми тоже был слишком нормален — не гомосексуалист, не садист, не онанист… Несмотря на свое прозвище Римский папа, он до поры до времени ладил даже со светской властью: Муссолини в 1929 году произвел двадцативосьмилетнего Энрико в действительные члены итальянской Академии наук, учрежденной дуче в пику фрондерствующей классической Академии деи Линчеи.

Муссолини вообще серьезно поддерживал национальную науку, которая могла прославить (и прославила) Италию в чужих и в собственных глазах. Как ни странно, именно презирающие «двуногих тварей миллионы» диктаторы часто лучше, чем гуманисты, понимают и эксплуатируют высшую человеческую потребность в величии и бессмертии. Чтобы выбить у властолюбцев почву из-под ног, наивные гуманисты стараются всячески осмеять и заклеймить эту склонность, отбить у человека охоту служить чему-то более мощному и долговечному, чем он сам, а заниматься исключительно устройством личных дел, — то есть в одиночку влачить к неотвратимой бездне непомерный груз страхов, утрат и неудач, которыми переполнена жизнь даже самого благополучного человека… Героев, согласных на этот подвиг, находится немного, да и те, как правило, отыскивают иллюзию бессмертия в увлеченности собственной профессией. А остальные, когда у них отнимают иллюзии созидательные — чувство причастности к великим научным, техническим, спортивным, культурным свершениям, — начинают искать суррогаты бессмертия в безумных политических утопиях, переходят от грез созидательных к грезам разрушительным, ибо без грез человек жить не может.

Муссолини изначально не был таким утопическим безумцем, как Гитлер. Будучи «нормальным» диктатором, он даже надеялся, что демократический мир простит ему такую традиционную колониальную шалость, как вторжение в Абиссинию в 1935 году, в обмен на твердую антигерманскую позицию. Однако демократический мир отложил применение двойных стандартов до Мюнхена. Либеральные лидеры, наивные, как все прагматики, думали экономическими санкциями ослабить положение дуче в собственной стране, однако лишь укрепили у итальянского народа иллюзию общности судьбы с его вождем, иллюзию защиты национальной чести от международных жандармов. Самого же Муссолини толкнули к главному изгою и вчерашнему противнику Адольфу Гитлеру в качестве сначала союзника, а затем и шестерки.

В результате в 1938 году в Италии был издан «Расовый манифест», призывающий защитить чистоту «итальянской расы» от «единственного не ассимилировавшегося народа»: еврейские дети исключались из казенных школ, еврейские учителя увольнялись, еврейским адвокатам и врачам разрешалось обслуживать только евреев… Впрочем, и титульную нацию решили подтянуть: появились мундиры для служащих, карьерные затруднения для неженатых и незамужних, были изгнаны галстуки, мешающие целиться из ружья, запрещались браки с иностранцами и с евреями: возможно, лишь тогда Ферми вспомнил, что отец его жены Лауры, моряк, когда-то надеявшийся, что Муссолини покончит с социальными смутами, был евреем. И хотя дети Энрико и Лауры были крещены по католическому канону, Ферми, воспользовавшись нобелевской процедурой, перебрался в Америку, где и сделался консультантом на все руки в атомном Лос-Аламосе.

Демократия отвергла того, кем могла бы воспользоваться, фашизм выдавил тех, кто ему нисколько не мешал, — в результате Америка первой получила атомную бомбу: в Манхэттенском проекте решающую роль играли эмигранты из Европы.

Ученый мир воздвиг Энрико Ферми памятник еще при жизни: открытый в 1953 году искусственный радиоактивный элемент с круглым номером сто получил имя фермий.

Но нам-то что до этого?

Увы, пока имена великих ученых не будут вызывать у нас восхищение, российская наука не оживет. Потому что всякое творчество питается прежде всего не деньгами, а бескорыстным восхищением, расходящаяся цепная реакция которого в конце концов и разрешается вспышками шедевров.