Брокен-Харбор

Возможно, я должен был заставить ее это произнести — но не мог открыть рот. Гул в черепной коробке превратился в визг пилы, если бы я шевельнулся или вздохнул, то развалился бы на тысячу кусков. Мои мысли пытались ускользнуть, уносились к Дине, Квигли, побледневшему Ричи.

— Пэт так и сидел на полу в кухне. Я взяла нож, лежавший рядом с ним. Пэт обернулся, и я воткнула нож ему в грудь. Он встал и сказал: «Что?..» Он уставился на свою грудь с таким изумлением, словно не мог понять, что произошло. Я сказала: «Пэт, нам нужно уйти» — и ударила снова. Тогда он схватил меня за запястья, и мы начали бороться. Он не хотел сделать мне больно, просто держал, но он ведь гораздо сильнее меня, и я так боялась, что он отнимет нож… Я пинала его, кричала: «Пэт, скорее, нам нужно торопиться…» — а он повторял: «Дженни, Дженни, Дженни». Теперь он снова стал похож на прежнего Пэта, смотрел мне прямо в глаза, и это было ужасно — почему он не смотрел на меня так раньше?

О’Келли. Джери. Отец. Я старался расфокусировать взгляд, пока Дженни не превратилась в расплывчатое бело-золотое пятно. Ее голос оставался безжалостно четким — тонкая нить, тянувшая меня вперед, резавшая до кости.

— Всюду была кровь. Мне показалось, что он слабеет, но я и сама выдохлась — ведь я так устала… Я говорю: «Пэт, пожалуйста, прекрати, мы должны найти детей, нельзя оставлять их там одних». Он замер посреди кухни и уставился на меня. Я слышала, как мерзко и громко мы оба дышим. Пэт сказал… Господи Иисусе, какой у него был голос. «Боже мой, — сказал он. — Что ты наделала?» Он разжал руки. Я вырвалась и снова ударила его ножом. Он даже не заметил — пошел к двери и упал. Просто рухнул. Попытался ползти, но через секунду замер.

На мгновение глаза Дженни закрылись. Мои тоже. Я надеялся только, что Пэт так и не узнал про детей, — и сейчас эта надежда лопнула.

— Я села рядом, пырнула себя ножом в грудь, а потом в живот, но ничего не получилось! Руки были совсем скользкие, меня так трясло — и мне не хватало сил! Я плакала, резала лицо и горло, но все без толку, руки были как желе. Я даже сесть не могла, лежала на полу, но так и не выбралась. Я… О боже. — Дженни содрогнулась всем телом. — Я чувствовала себя в ловушке. Я подумала, что соседи услышали шум и вызвали копов, что приедет «скорая» и… Мне еще никогда не было так страшно. Никогда. Никогда.

Она застыла, уставившись на складки потрепанного одеяла, но видя перед собой что-то совсем иное.

— Я молилась. Знала, что у меня нет такого права, но все равно молилась. Думала, что Господь покарает меня на месте, — но именно об этом я и молилась. Я молилась Деве Марии, думала, что она меня поймет. Прочитала «Аве Мария», хотя половину слов уже не помню — я так давно не молилась. Повторяла: «Пожалуйста, пожалуйста».

— И тогда появился Конор, — сказал я.

Дженни подняла голову и растерянно посмотрела на меня — словно забыла о моем присутствии. После секундной паузы она покачала головой:

— Нет. Конор ничего не делал. Я не видела Конора с тех пор… уже годы…

— Миссис Спейн, мы можем доказать, что той ночью он находился в доме. Доказать, что некоторые ваши ранения нанесены не вами. Это значит, что по крайней мере часть вины лежит на Коноре. Сейчас он обвиняется в трех убийствах и одном покушении на убийство. Если хотите ему помочь, расскажите мне откровенно, что произошло.

Говорить хоть сколько-нибудь властно не удавалось. Это было похоже на борьбу под водой — движения замедленные, бесполезные. От изнеможения мы оба уже не помнили, почему сражаемся друг с другом, но продолжали бороться, потому что больше нам ничего не оставалось.

— Можете вспомнить, через сколько времени в доме появился Конор? — спросил я.

Дженни устала сильнее меня и сдалась первой. Секунду спустя она отвела взгляд и ответила:

— Не знаю. Мне казалось, что прошла целая вечность.

Вылезти из спальника, спуститься по лесам, перелезть через стену, пробежать через сад, повернуть ключ в замке — минута, максимум две. Конор наверняка дремал, уютно пригревшись в спальнике, уверенный, что внизу Спейны мирно плывут по жизни на своем сияющем кораблике. Возможно, его разбудил шум борьбы: приглушенные вопли Дженни, крики Пэта, грохот падающей мебели. Что он увидел, когда наклонился к подоконнику, зевая и протирая глаза? Сколько времени понадобилось ему, чтобы сообразить, что происходит, понять, что ему по силам разбить стеклянную стену, которая так долго отделяла его от лучших друзей?

— Наверное, он вошел через черный ход — я почувствовала порыв ветра, когда открылась дверь, — сказала Дженни. — Запахло морем. Он приподнял меня, положил мою голову себе на колени. Он то ли скулил, то ли стонал — точно пес, которого сбила машина. Сначала я его даже не узнала — он был такой тощий и бледный, выглядел ужасно, лицо все перекошено, — он даже не был похож на человека. Я подумала, что Бог послал ангела в ответ на мои молитвы или что из моря вылезло какое-то чудовище. Потом он сказал: «Господи, Дженни, что случилось?» И голос у него был точно такой же, как в детстве.