Бродяги Севера

Широко открыв свои кругленькие глазки в ожидании какой-нибудь новой неприятности, он постарался поскорее скрыться в укромное местечко, тогда как Мики принялся за обследование поля сражения. От трупа совы он перешел к костяку оленя, а от него направился по следу волчицы, все время обнюхивая его, к тем кустам, куда она скрылась. У их опушки он набрел на вторую сову. Он не пошел дальше и возвратился к Ниве, который за это время решил, что опасаться больше нечего, и вышел из своей засады.

Наступила светлая звездная ночь, и всю ее оба они почти что не спали, а все вздрагивали и прислушивались. А на самом рассвете они сошли к костяку и поели. И так день потянулся за днем, и ночь последовала за ночью, и мясо и кровь оленя вливали в Ниву и Мики силу и рост, и они быстро развивались. Уже на четвертые сутки Нива стал таким толстым и гладким, что весил вдвое больше, чем тогда, когда свалился с лодки в воду. Мики тоже стал полнеть. Теперь уже нельзя было сосчитать все его ребра с далекого расстояния. Грудь его развилась, ноги потеряли свою угловатость. Практика на костях оленя развила ему челюсти. По мере своего развития он все меньше и меньше стал чувствовать в себе прежнее ребяческое желание поиграть и все больше и больше стал проявлять беспокойное стремление к охоте. В одну из ночей он опять услышал вой гнавшихся за кем-то волков и почувствовал в нем что-то дикое, влекшее его к себе и заставившее его испытывать в себе какую-то странную дрожь.

Нива, тучность, добродушие и самодовольство были синонимами. Пока около него был достаточный запас еды, он не испытывал никаких искушений уйти с этого места. Два или три раза в день он спускался к ручью; каждое утро и вечер, в особенности во время захода солнца, он забавлялся тем, что скатывался вниз по откосу. Вдобавок к этому каждый день после обеда он усвоил себе привычку спать на ветвях сосны. А так как Мики не испытывал ни желания, ни спортивного чувства к тому, чтобы тоже скатываться с горы вниз, и так как не умел взбираться на деревья, то он и стал проводить больше и больше времени в рекогносцировках. Ему очень хотелось, чтобы и Нива принимал участие в таких его экспедициях. Но ему не удавалось это до тех пор, пока он не заставлял Ниву насильно сойти с дерева вниз или пока ему не удавалось наконец всеми правдами и неправдами сбить его в сторону с его единственного пути, который он совершал к водопою и обратно. Но упорство Нивы все-таки не вносило между ними никакой заметной розни. Мики был для этого слишком хорошего о нем мнения, и если бы в конце концов дошло до окончательного решения и Нива получил бы уверенность, что Мики в самом деле не вернется к нему более уже никогда, то он, без сомнения, последовал бы за ним куда угодно.

Но явилось другое и притом более могущественное, чем обычные ссоры, обстоятельство, которое поставило между ними первый большой барьер. Мики принадлежал к той породе животных, которая всегда предпочитает свежее мясо, тогда как Ниве более нравилось мясо «с душком». На четвертые сутки то, что еще оставалось от оленя, стало пованивать. На пятый день Мики ел уже с трудом, а на шестой — и вовсе от него отказался. Но для Нивы с каждым днем, по мере того как вонь становилась все гуще и отвратительнее, мясо приобретало еще большую пикантность. А на шестой день, для еще большего удовольствия, он стал по нему кататься. В эту ночь, в первый раз за все время, Мики не мог спать с ним рядом.

Седьмой день был еще чреватее. От оленя уже смердело до самого неба. Легкий июньский ветерок разносил эту вонь и вверх, и вниз, и во все стороны, пока наконец не слетелись отовсюду вороны и не заняли этого места. Это заставило Мики с видом высеченной дворняжки удалиться к самому ручью. Когда Нива сошел к нему в это утро, чтобы попить, то от него так воняло, что Мики обнюхал было его, а затем бросил его и убежал. Да и на самом деле между Нивой и костяком оленя было теперь очень мало разницы, за исключением разве только того, что один из них лежал без движения, а другой еще двигался. Но оба смердели ужасно; оба определенно были «с душком». Даже вороны стали кружиться около Нивы, не понимая в удивлении, почему именно он бродил, как живое существо, когда по запаху был падалью.