Бродяги Хроноленда

Заиграла балалайка, довольно виртуозно, что-то из Дип Пёпла.

– Наверное, он сошёл с ума, – поставил диагноз Павел, тупо глядя на несчастное существо в руке.

– Почему меня никто не слышит? – снова закричала Лита. – Отпусти меня!

Она вырвалась из рук Максима и пошла в ночь. Но пройдя метров десять, обо что-то споткнулась, упав в траву, и разревелась от отчаяния и беспомощности. Максим бросился к ней, сел рядом на колени и стал утешать.

– Интересно, от чего он работает? – сказал Борис. – Интересно разобрать, посмотреть.

– Я тебе посмотрю, тоже мне вивисектор, – пробасило радио. – А сейчас песня для тех, кто не спит. Лучичимчира, лучичимчира, завтра будет лучичимчира. А я нашёл другую, хоть не пи-и-и-и, простите, цензура вырезала, но целую. Губы твои, как маки, а вместо сердца плазменный мотор.

– Выпусти его лучше, – сказал Боря, – жалко его, убогого, пусть себе живёт.

Павел бережно положил приёмник в траву. Тот сразу вскочил на лапки, заморгал лампочкой, сказал «спасибо» и побежал прочь, распевая: «Волки, зайцы, тигры в клетке, и девчонки-малолетки в ловких и натруженных руках, ля-ля-ля».

– Интересно, там ещё осталось? – Павел ощутил прилив сил и желание снова напиться.

– Там же бочка была. Вы что, всю приговорили?

– Не знаю. А что там эта истеричка от меня хотела? Где она? Лита! – позвал он.

В ответ он услышал всхлипывания и бормотание Максима.

Павел подошёл к ним, присел на корточки и погладил Литу по голове.

– Что там случилось? А то мне это радио все мозги пропело.

Лита села, вытерла слёзы с щёк.

– Война. Фашисты утром нападут на Амазию.

– И что?

– Как что? Там моя родина. Там мама, там дом, там всё, что у меня есть.

– Хм, забавно. Война фашистов и феминисток. Ненавижу одинаково и тех и тех. Даже не знаю, за кого болеть. Они друг друга стоят. Господа, предлагаю делать ставки.

И тут Лита влепила Павлу пощёчину, со всей силы. Так, что он с корточек грохнулся на задницу. Максим вскочил, готовый защищать любимую. Борис тоже стал в стойку. Но Павел засмеялся, поднялся на ноги, отряхнул брюки и сказал:

– Ладно, девочка, не бойся. Что-нибудь придумаем. Не знаю ещё что, да и времени маловато. Давай поспим.

– Но почему послезавтра? – кричал Мэнсон. – Почему не завтра? Почему не сейчас? Мы стоим на границе. До противника рукой подать. Один короткий марш-бросок, небольшое сражение, и мы победители! Трофеи, женщины, праздничный банкет, наши знамёна над покорённым городом. Триумф, парад победы, мародёрство! Что мы ждём?

Главное фашистское командование стояло по стойке смирно, выпячивая груди, увешанные крестами и прочими медалями.

– Я требую ответа! – Мэнсон подошёл к Геббельсу, приставил к его лбу дуло пистолета. – Ты! Отвечай!

– Понимаете, фюрер, у немцев есть национальный праздник – Октовберфест. День пива, веселья, единения и потакания слабостям. И этот день завтра. Мы не сможем заставить людей воевать вместо того, чтобы сдувать пену с бокалов, говорить тосты, скакать на табуретах, петь йодли, есть сосиски и похлёбку из чечевицы. Поймите же, существуют вековые традиции, которые нарушать кощунственно. Арийцы получили мировое господство только благодаря своей педантичности, любви к порядку и распорядку. Тяга к хаосу и спонтанности не живёт в наших душах. Это чуждые нам понятия. Всё должно находиться на своих местах. Трусы в комоде, посуда в шкафу, завтрак в семь, секс по четвергам, а Октовберфест – завтра. Если ломать устои, хотя бы даже один, начнётся беспорядок, разгильдяйство и отсутствие дисциплины. А дисциплина на войне – главное. Вы согласны? Всего день переждать…

– Да?! – закричал Мэнсон. – А послезавтра у вас по плану – катание на пони или стрижка газонов. И что тогда? Так и будем здесь куковать? Нам нужно стремительное наступление. И вообще, какой ещё Октовберфест? У нас что сейчас, октябрь что ли?

– Завтра пятница. Этот праздник проводится каждую пятницу.

– Чёрт, хорошо живёте! В четверг – секс, в пятницу – пиво, в субботу – день похмелья, в воскресенье – церковь. Немедленно привести войска в боевую готовность. Через час выступаем.

– Вы, конечно, можете меня пристрелить, но ничего не изменится. Никто воевать не будет.

– А если расстрелять каждого пятого?

– Хм, – Геббельс почесал затылок. – Не получится. У нас патронов почти не осталось.

– Это как?

– Ну, просто. Мы же провизии мало взяли, чтоб солдаты голодные и злые в бой шли, так они по пути у местного населения патроны на жратву выменивали.

– Что?! Ублюдки! Ладно! Я сейчас лично каждому второму глотку перережу!

Мэнсон дрожащей рукой снял с культи крюк и на его место поставил нож. Огромный, с кровостоком, больше похожий на небольшой меч.

– Сейчас же! Каждому второму! – выкрикнул он и выскочил из палатки, в которой располагался штаб.

– Это вряд ли, – пробормотал Геббельс.

Мэнсон вернулся через несколько секунд. Его трясло от негодования, в уголках рта висела пена. Генералы по-прежнему стояли навытяжку.

– Где все? – спросил Чарли.