Бродяги Дхармы

— Я разожгу большой костер, — сказал Джафи, — ты его увидишь, покричишь, и мы тебя направим.

— Очень просто.

— Но тебе придется побегать, чтобы к вечеру добраться до лагеря.

— Я уже иду.

Но тут мне стало так жалко старого, несчастного, смешного Генри, что я сказал:

— Да ну его к черту, этот картер, если ты с нами сегодня не пойдешь, пошли вместе все равно.

— Слишком дорого встанет, если эта штука сегодня ночью замерзнет, Смит, поэтому мне лучше вернуться. У меня будет множество приятных мыслей — знакомиться с тем, о чем вы вдвоем, вероятно, будете говорить весь день, ах ч-черт, уже пора двигаться. Ни за что не жужжите на пчел, не обижайте дворняжек, а если партия в теннис начнется, и все снимут рубашки, не стройте глазки прожектору, или солнышко пнет попку девчонки обратно к вам, вместе с кошками, ящиками фруктов и апельсинов и со всем остальным. — Или заявил нечто подобное и без дальнейших церемоний зашагал обратно по дороге, лишь слегка махнув нам рукой, бормоча что-то себе под нос, — так, что нам пришлось завопить ему вслед:

— Пока, Генри, давай быстрее. — А он не ответил и только пожал плечами на ходу.

— Знаешь, — сказал я, — думаю, ему без всякой разницы. Он доволен и от того, что бродит и все забывает.

— И похлопывает себя по животу, и видит вещи такими, какие они есть, типа как в «Чжуан-цзы». — И мы с Джафи хорошенько посмеялись, глядя вслед покинутому Генри, ковылявшему по той дороге, которую мы только что одолели, одинокому и безумному.

— Ну, пошли, — сказал Джафи. — Когда я устану тащить этот здоровый рюкзак, поменяемся.

— Хоть сейчас. Давай сейчас, мне надо что-нибудь тяжеленькое понести. Ты себе не представляешь, как мне четко, чувак, давай же! — И вот мы махнулись рюкзаками и стартанули.

Мы оба чувствовали себя прекрасно и без конца болтали — о чем угодно, о литературе, о горах, о девчонках, о Принцессе, о поэтах, о Японии, о наших прошлых приключениях в жизни, и я вдруг понял, что это было замаскированным благословением — что Морли забыл спустить воду из картера, иначе Джафи и слова бы не удалось вставить весь этот благословенный день, а так у меня — прекрасная возможность услышать все его идеи. Тем, как он все делал, ходил в походы, он напоминал мне моего закадычного друга детства Майка, который тоже любил идти впереди, суровый, как Бак Джонс[15], глаза устремлены к дальним горизонтам, как Натти Бампо[16], предупреждая меня о ломающихся ветках или говоря: «Здесь слишком глубоко, давай спустимся ниже и перейдем ручей вон там,» — или: «В этой низинке будет грязь, лучше обойти,» — смертельно серьезный и довольный. Я видел все детство Джафи, проведенное в восточных лесах Орегона, по тому, как он шел впереди. Он шел, как говорил, сзади я видел, как он слегка косолапит — совсем как я; но когда подошло время лезть вверх по склону, он развел носки, как Чаплин, чтобы крепче ступать. Мы пересекли что-то вроде заболоченной речной долинки по густым зарослям, мимо нескольких ив, выбрались на другой стороне, слегка подмочив ноги, и начали подъем по тропе, ясно размеченной и недавно подправленной лесниками, но иногда натыкались на места, где прямо на тропу рушились сверху камни, и Джафи всякий раз не ленился убирать их, говоря при этом:

— Я сам чистил тропы, терпеть не могу, когда тропа такая ретивая, Смит. — Мы забирались все выше, и внизу за нами уже завиднелось озеро, как вдруг в его чистом голубом бассейне мы увидели глубокие дыры — там били источники, будто черные колодцы, и видно было, как мечутся стайки рыбешек.

— О, это как раннее утро в Китае, и мне всего пять лет в безначальном времени! — громко пел я, и мне хотелось сесть рядом с тропою, достать свой блокнотик и писать об этом заметки.

— Посмотри вон туда, — пел Джафи, — желтые осины. Сейчас, вот только настроюсь на хайку… «Беседуем о литературной жизни — вдруг желтые осины». — Идя вот здесь, можно было легко постичь совершенство жемчужин хайку, написанных восточными поэтами, которые в горах никогда не напивались, ничего, только шли себе дальше, свежие, как дети, записывая все, что видели, без всяких литературных ухищрений, без причудливости выражения. Взбираясь, мы сочиняли хайку, а тропа вилась все выше по заросшему склону.

— Камни у края утеса, — говорил я, — почему они не катятся вниз?

— Может, это и хайку, а может, и нет, оно слишком сложное, наверное, — сказал Джафи. — Настоящее хайку должно быть простым, как овсянка и в то же время заставлять тебя видеть подлинное, как самое великое хайку — возможно, величайшее из всех, вот это: «Ласточка прыгает по веранде с мокрыми лапками». Это Шики. Видишь, мокрые отпечатки лапок — как видение у тебя в уме, и все же в нескольких этих словах видишь весь этот дождь, льющий день-деньской, и чуть ли не чувствуешь аромат влажной хвои.

— Давай еще одно.

— Я сейчас придумаю свое, погоди… «Озеро внизу… черные дыры, проделанные колодцами» — нет, черт подери, это не хайку, с хайку никогда нельзя быть слишком осторожным.

— А если сочинять их по-настоящему быстро, вот как идешь, спонтанно?