Бродяги Дхармы

Но затем в оленьем питомнике я находил что-нибудь вроде дохлой вороны и думал: вот хорошенькое зрелище для чувствительных глаз человеческих, а всё — от секса. И снова выкидывал секс из головы. Пока будет светить солнце — мигать и сиять снова, — мне будет довольно. Я буду добр, буду пребывать в одиночестве, я не стану никуда тыкаться — буду отдыхать и буду добрым. «Сострадание — вот путеводная звезда, — сказал Будда. — Не спорь с властями или с женщинами. Проси. Будь кроток.» Я написал прелестное стихотворение, адресованное всем, пришедшим на вечеринку: «Под вашими ль веками — войны и шелк… но нет там святых, все ушли, чтоб быть в безопасности с другими». Я и в самом деле считал себя каким-то сумасшедшим святым. Это основывалось на том, что я говорил себе: «Рэй, не гоняйся за киром, не гоняйся за бабьим возбуждением, не болтай много, сиди в своей избушке и наслаждайся естественным взаимоотношением вещей как они есть,» — но осуществить это было трудно: каждые выходные к нам на горку поднимались всякие хорошенькие щлюшки и даже оставалисъ на ночь. Однажды красивая брюнетка все-таки согласилась пойти со мною наверх, и мы остались в темноте на моей дневной циновке, когда дверь неожиданно распахнулась и внутрь, танцуя и смеясь, ввалились Шон с Джо Мэхони: они нарочно злили меня… или же в самом деле поверили в мою аскезу и уподобились ангелам, снизошедшим, дабы отогнать прочь дьяволицу. Им это и впрямь удалось. Временами, когда я сильно напивался и улетал, сидя по-турецки посреди этих безумных дебошей, ко мне на самом деле приходили видения святых и пустых снегов прямо у меня под веками, а когда я открывал глаза, то видел всех своих хороших друзей: они сидели вокруг и ждали, когда я им все объясню; никто ни разу не счел мое поведение странным — оно было довольно естественным среди буддистов; и объяснял я им что-то, открывая глаза, или нет — их все удовлетворяло. Фактически, весь этот сезон меня просто захлестывало желание закрывать в компании глаза. Девчонки от этого, я думаю, приходили в ужас:

— Зачем он постоянно сидит с закрытыми глазами?

Крошка Праджна, двухгодовалая дочурка Шона, подходила и тыкала пальчиком мне в закрытые глаза, говоря при этом:

— Буба. Хак! — А иногда, вместо того, чтобы сидеть и чесать в гостиной языком, я предпочитал брать ее с собою в маленькие волшебные прогулки по двору, и мы гуляли, держась за руки.

Что же до Джафи, то он был доволен всем, что бы я ни делал, но при одном условии — если я не даю маху, вроде того раза, когда у меня начала коптить керосиновая лампа от того, что я слишком высоко выкрутил фитиль, иди когда я недостаточно хорошо наточил топор. В таких случаях он бывал весьма суров:

— Тебе следует научиться, — говорил он. — Черт возьми, единственное, чего я терпеть не могу, — это когда что-нибудь делают неправильно. — Поразительно, какие ужины он варганил из своей части продуктов на полочке — из всяких травок, сухих корешков, которые покупал в Китайском Квартале: всего понемножку, с соевым соусом, и все это вываливалось сверху на свежесваренный рис и было восхитительно вкусно, когда ешь палочками. И вот мы сидели в сумерках под рев деревьев, не закрывая широко распахнутых окон — а холодно — и уминали вкуснющие домашние китайские блюда. Джафи знал, как на самом деле надо обращаться с палочками, и энергично набивал себе рот. После я иногда мыл тарелки и уходил помедитировать на свою циновку под эвкалипты, а в окне избушки виднелся бурый отсвет керосинки Джафи — там он сидел, читал и ковырялся в зубах. Временами он подходил к двери и орал:

— Хоо! — а я не отзывался и слышал, как он бормочет: — Куда это, к черту, он запропал? — И я видел, как он вглядывается в ночь, ища своего бхикку. Как-то ночью я сидел и медитировал, и вдруг услышал справа от себя громкий треск: я взглянул в ту сторону — там стоял олень, снова пришедший навестить заброшенный олений парк и пожевать сухой листвы. Через всю вечернюю долину донесся скорбный рев мула: «хии-хо!» — он ломался на ветру, словно йодел: словно рог, в который дует некий ужасно печальный ангел: словно напоминание людям, переваривающим дома обед, что не все так хорошо, как они думают. И все-таки то был просто-напросто любовный клич одного мула другому. Но именно поэтому…

Однажды ночью я медитировал в таком совершенном спокойствии, что два прилетевших комара уселись мне на каждую скулу и долго просидели там, не кусая меня, а потом улетели, так и не ужалив.

27

За несколько дней до прощального вечера мы с Джафи крупно повздорили. Мы поехали в Сан-Франциско на причал — погрузить на судно его велосипед, а потом завернули на Скид-Роу под моросившим дождичком, чтобы постричься подешевле в учебной парикмахерской при колледже и пошарить по магазинам Армии Спасения и «Гудвилла» — может, найдется теплое белье и все остальное. Пока мы бродили по мокрым возбуждающим улицам («Похоже на Сиэттл!» — орал он), меня обуяло желание надраться и отпасть. Я купил пузырь красного портвешка, затащил Джафи в переулок и мы вмазали.