Бродяги Дхармы

Оба мы чувствовали себя прекрасно и болтали о чем попало, у литературе, о горах, о девочках, о Принцессе, о поэтах, о Японии, о наших прошлых приключениях, и тут я понял, как мне повезло, что Морли забыл слить воду, ведь иначе за весь этот блаженный день Джефи не удалось бы вставить ни словечка, а теперь я имел возможность послушать его. Своим поведением в походе он напоминал Майка, друга моего детства, который тоже обожал предводительствовать, сосредоточенно и сурово, как Бак Джонс, устремив взор к далеким горизонтам, как Нэтти Бампо, предупреждая меня о хлещущих ветках, или: «Здесь слишком глубоко, спустимся ниже по ручью, там перейдем вброд», или: «Здесь в низине, должно быть, грязь, лучше обойдем», – страшно серьезный и ужасно довольный. Так и видно было все детство Джефи в восточно-орегонских лесах. Он шел, как говорил, сзади я видел, что носки у него направлены чуть-чуть внутрь, как и у меня; однако, когда начался подъем, он развернул ступни носками врозь, как Чаплин, чтобы легче было взбираться. Через густой кустарник с редкими ивами мы пересекли заболоченную речную низину, вышли на другой берег, слегка промочив ноги, и пустились вверх по тропе, которая была очень ясно размечена и недавно расчищена специальными отрядами, но, если попадался выкатившийся на тропу булыжник, Джефи старательно откатывал его, приговаривая: «Я сам работал в таких отрядах, не могу я, Смит, когда тропа в таком беспорядке». Чем выше мы взбирались, тем лучше открывался вид на озеро, и вот уже сквозь ясную синеву увидели мы глубокие провалы, как темные колодцы, откуда били питающие озеро родники, – и увидели, как ходит легкими косяками рыба.

– Эх, прямо раннее утро в Китае, и мне пять лет в безначальном времени! – пропел я; мне захотелось присесть у тропы, достать блокнотик и записать все это.

– Погляди туда, – воскликнул Джефи, – желтые осины. Напоминает мне хокку… «Разговорились о литературе – желтеют осины». – Гуляя в этих краях, начинаешь постигать крохотные бриллианты восточных хокку; поэты, создавшие их, никогда не напивались в горах и ничего такого, просто бродили, свежие, как дети, записывая все, что видят, без всяких литературных оборотов и выкрутасов, не пытаясь ничего придумать или выразить. Взбираясь по поросшему кустарником склону, сочиняли хокку и мы.

– «Валуны на краю обрыва, – произнес я, – почему не срываются вниз?»

– Может, это и хокку, а может, и нет, сложновато немножко, – сказал Джефи. – Настоящее хокку должно быть простым, как овсянка, и давать яркую картинку реальных предметов, например, вот это, наверно, самое гениальное из всех: «По веранде скачет воробей с мокрыми лапками». Это Шики. Так и видишь мокрые следы воробьиных лапок, и при этом в нескольких словах заключено все, и дождь, который шел целый день, и даже запах сосен.

– Давай еще.

– Сейчас сам придумаю, вот смотри. «Озеро внизу… чернеют провалы колодцев», нет, черт, не годится, это не хокку, хокку нельзя сочинять слишком старательно.

– А давай сочинять быстро, прямо на ходу, спонтанно.

– Смотри, – воскликнул он радостно, – горный люпин, смотри, какой нежный оттенок синего цвета. А вот калифорнийский красный мак. Вся долина окроплена цветом! Между прочим, вон там наверху – настоящая калифорнийская белая сосна, они уже редко встречаются.

– Ты, наверное, много знаешь про птиц, про деревья, про все эти дела.

– Всю жизнь изучал. – Чем выше, тем небрежней становилась беседа; перебрасываясь случайными шутками, мы вскоре добрались до поворота тропы, где оказалось неожиданно тенисто и сыро, и водопад низвергался на пенные камни, а над потоком совершенной аркой выгибался образованный упавшей корягой мостик, мы легли на него животом вниз и, окунув головы, намочив волосы, жадно пили, а вода хлестала в лицо, это было все равно что сунуть голову под струю плотины. Добрую минуту лежал я так, наслаждаясь внезапной прохладой.

– Как реклама пива «Рэйнир»! – крикнул Джефи.

– Давай посидим тут, порадуемся.

– Братишка, ты не знаешь, сколько нам еще идти!

– Да я вовсе не устал!

– Еще устанешь, Тигр.

9

Мы шли дальше, и мне чрезвычайно нравился тот, я бы сказал, бессмертный облик, который приобрела послеполуденная тропа, золотистая древняя пыль, запорошившая травы на склонах, гуденье жуков, вздохи ветра в мерцающем танце над горячими камнями и то, как падали вдруг на тропу тень и прохлада высоких деревьев, и свет здесь казался глубже. Озеро внизу скоро стало совсем игрушечным, все так же темнели в нем пятна колодцев, гигантские тени облаков лежали на воде, и трагическая маленькая дорога, по которой возвращался бедняга Морли.

– Как там Морл, не видать?

Джефи прищурился.

– Вижу облачко пыли, может, это уже он возвращается. – А мне казалось, что я уже все это видел, от альпийских лугов с кустами люпина до внезапных водопадов с мостиками-корягами и зеленой глубиной, и как-то невыразимо щемило сердце, будто я уже раньше жил и ходил по этой тропе, в похожих обстоятельствах, с другом-бодхисаттвой, но, может быть, это было более важное путешествие; хотелось прилечь у тропы и вспомнить.