Британец

Ты знал, что он не принимал всерьез ее страхи, что он иронически относился к ее занятиям — она ездила к подруге в Кенсингтон, помогала наполнять песком мешки, — считал эти дела чем-то вроде нового светского развлечения, вполне достойного нескольких фотоснимков в семейном альбоме; или когда она вне себя от страха отправляла детей с кое-какими пожитками в деревню, навесив им на шею опознавательные жетоны, но уже назавтра привозила домой, потому что вдруг оказывалось, что увозить детей из города уже не модно; или когда она напяливала на девочек противогазы, чтоб привыкали, и весь вечер ползала с ними между столов и стульев в гостиной, и конечно же она обзавелась костюмом из грубой военной материи, а во время проверок светомаскировки надевала белые, фосфоресцирующие в темноте перчатки, последний крик моды. Судья и слышать не хотел о ее треволнениях, об этой игре в войну, затеянной еще до того, как началась сама война, ему внушали отвращение выступления добровольцев, о которых трезвонили на всех углах, парады ветеранов, маршировавших по улицам с заржавевшими допотопными охотничьими ружьями, отрытыми где-нибудь в кладовке, и в его нежелании участвовать в общей суете ты черпал совершенно безрассудную надежду, и еще ты думал, что тебя все это не касается, и восхищался высокомерием, с каким он заявлял, что не позволит нарушать свой душевный покой по милости кровожадных дикарей и варваров. Конечно, ты видел, что в парках роют щели, что всюду в городе строят баррикады, но только когда привезли материалы для постройки убежища, ты задумался: а можно ли и дальше вести себя так, как будто там, в саду, мираж, а не барак из волнистого железа, забетонированный с трех сторон, он стоял там, точно всеми забытый и заброшенный монумент, с травкой и прочей зеленью, посаженной на крыше; меж тем судья, невозмутимо следуя своим привычкам, каждый вечер после ужина уходил в свой кабинет, не обращая внимания на изумленные глаза жены; впрочем, ты успокаивался, когда видел полоску света под дверью кабинета и представлял себе судью за письменным столом, углубившегося в изучение законов.

— По-моему, странно будет, если они остановятся на подступах к проливам. — Снова голос солдата, уже не насмешливый, скорее встревоженный, потом, после короткой паузы, голос стал твердым: — По мне, пусть только сунутся, мы их вышвырнем, как блошивых псов, туда, откуда пришли, в лесные дебри.

И наигранно веселый голос второго солдата:

— Ни пуха ни пера!

И первый, растерявшись:

— Ты о чем это?

И опять они замолчали, а в темноте кто-то зашелся в приступе кашля, и несколько человек подскочили, как по команде, и еще долго не утихало беспокойное бормотание, пока и оно не исчезло, потонув в ровном дыхании спящих.