Британец

Я все еще раздумывала над странным ответом Маргарет, когда она повела меня осматривать дом, в котором обитали призраки двух прежних жен Хиршфельдера; какие-то их черты сохранились — в пыли на каминной полке, в гардинах, плотно задернутых во всех комнатах, в фарфоровых статуэтках, там и сям белевших в гостиной среди высоченных штабелей книг, в модели парусника или в раскрытой шкатулке для шитья, словно сто лет назад позабытой на полу в кабинете. Пахло стиркой, покупным собачьим кормом, одеколоном; улыбка, с которой Маргарет открывала двери, точно там, за дверью, сию минуту появится он, медленно гасла, уголки ее губ опускались книзу, — я почувствовала смущение, как всегда, когда впервые приходишь к кому-то домой и все фантазии вдруг разом сменяются реальностью пространства восьмидесяти или ста двадцати квадратных метров, где ходили босиком, справляли нужду, не закрывая дверь уборной, или дремали перед телевизором, положив ноги повыше; и я попыталась представить себе: вот он сидит в кресле-качалке, листает альбом с репродукциями, иногда надолго задумывается, заложив пальцем страницу, напротив него — Маргарет, а за окном темнеет, собираются тучи и соседские дети запускают воздушного змея. Бой часов словно возвещал о приходе незваного гостя, — переглянувшись с ней, он напряженно прислушивался и снова откидывался в кресле, облегченно вздохнув — ведь никто не пришел, и в тишине словно потрескивали яичные скорлупки, словно что-то разламывалось чуть слышно, — при этом звуке мне почему-то представился часовой циферблат, который изгибается и вытягивается вниз, пока стрелки не начинают крутиться в пустоте.

Маргарет вдруг стало не узнать — так неуверенно она двигалась в своем собственном доме. Волосы, собранные в пучок, показались огромным пауком на ее затылке; она переходила из комнаты в комнату, то и дело оглядываясь, проверяя, иду я за ней или уже заблудилась среди штабелей книг, громоздившихся до самого потолка. С наигранной забывчивостью, которой любят иной раз пококетничать пожилые люди, она останавливалась и припоминала, что хотела сказать, однако рассказывала о пустяках, — как вдруг все тем же негромким голосом она сообщила о том убийстве. Я, конечно, не поверила, даже рассмеялась, когда она спросила, как бы я поступила, если бы мой муж в один прекрасный день признался, что убил человека.

— Молчали бы?

Я невольно покачала головой:

— Все зависит от обстоятельств.

— Как бы вы поступили?

Я пожала плечами.

— Молчали бы или сообщили в полицию?

— Не знаю, — сказала я, все еще с сомнением. — Но если бы сообщила, это значило бы, что никаких колебаний у меня и не было.

Наша экскурсия к тому времени закончилась, я сидела в кухне напротив Маргарет, а она отрезала мне второй кусок яблочного штруделя, который с гордостью выставила на стол: любимый пирог Хиршфельдера, испеченный по случаю моего прихода. Не обращая внимания на мои протестующие жесты, она придвинула ко мне тарелку, смахнула со стола крошки, отряхнула и платье. Потом сняла очки, пригладила волосы и, опершись локтями на стол, приставив ладони к вискам, посмотрела на меня. На кончике ее носа блестели капельки пота, взгляд был неотступно-настойчивым.

То признание Хиршфельдер сделал за несколько дней до своей смерти, и, услышав о некоторых подробностях, я пришла к твердому убеждению, что для Маргарет все это крайне серьезно; Хиршфельдер часто звал ее, она входила в темную, непроветренную комнатенку, где он лежал со скомканным в изножье кровати одеялом, и всякий раз снова и снова заводил речь все о том же. Маргарет рассказывала, как блестели его глаза, как они отчаянно перекатывались, словно две блестящие капли, — казалось, в них сгорала его жизнь, и еще она говорила, что было в них умоляющее, настойчивое старание убедить, и, слушая Маргарет, я всему поверила. Потому что сыграть все это с подобным накалом эмоций она бы не сумела; я слушала со смешанным чувством любопытства и неприязни и пыталась представить себе, как она сидела у его кровати, уговаривала, утешала, отвергала его подозрения, убеждая, что не считает его сумасшедшим или фантазером.

- Воспаление легких, — сказала она, недоумевая, — очень уж безобидно звучали эти два слова. — В наши дни от этого не умирают!

Я-то как врач знала кое-что другое, но промолчала.

- В начале апреля еще купался в море, а через месяц умер, — добавила она. — За этот месяц я узнала, что может сделать с человеком болезнь.

Я удивилась: купаться весной в холодной воде — что за блажь? — хотела переспросить, но она продолжала:

- Я просто не могла больше слышать, как он обвинял себя.