Британец

— Я — человек старый, — сказал он. — Стариков о таких вещах не спрашивают. А вы смотрите, будьте поосторожнее, не то влипнете в историю.

Глава седьмая «Арандора Стар», Северная Атлантика, 2 июля 1940 года

Свет в каюте был мутно-серым, когда ты проснулся из-за итальянцев — оба, повесив на шею полотенца, голые до пояса, уже стояли возле раковины и тупыми бритвами скребли свои заросшие щетиной подбородки, в шуме моторов слышались какие-то беспокойные рывки, и время от времени корабль содрогался, гудение машины стихало, казалось, на мгновение он становился невесомым, и тут же еще глубже зарывался в волны всей своей огромной мощью. С прогулочной палубы за окном не доносилось ни звука, надоевшие солдаты охраны, чьи шаги по деревянному настилу полночи не давали тебе хотя бы задремать, вероятно, присели отдохнуть, и сквозь щели и трещины в досках, которыми были дополнительно обшиты борта, ты лишь кое-где видел море, отливавшее металлическим блеском, и в это время один итальянец спросил:

— Как ты думаешь, мы уже далеко уплыли?

И другой:

— А ты как думаешь?

И сразу, он же:

— Берега, во всяком случае, не видать.

Судя по ударам склянок, было шесть часов утра. И ты снова повыше натянул одеяло, как в детстве, дома, если просыпался слишком рано, и голоса раздавались то близко, то отдалялись, звонкий голос того, который целыми часами рассказывал всем, кому не лень слушать, как их арестовали прямо в ресторане, где они работали, в Фицровии, ровно три недели тому назад, и глуховатый спокойный голос второго, все время перебивавший первого. Из уважения к тебе они разговаривали по-английски, и несмотря на страх, — а ты ощущал страх, глядя на серую, заштрихованную дождем пелену неба, за которой скрывались чудовища, такие же, как в твоих детских снах, только здесь чудовища не исчезали с наступлением рассвета, — несмотря на страх, у тебя отлегло от сердца, вот и в детстве ты сразу успокаивался, услышав голоса взрослых в соседней комнате, и ты подумал: пожалуй, в твоей жизни стало уже чем-то вроде правила, что ты ни на минуту не остаешься один и тебя постоянно окружают чужие люди, словно вся война для тебя обратилась в одно-единственное желание — спрятаться, затаиться, в то время как весь мир вокруг рушится. Приоткрыв глаза, ты посмотрел на итальянцев; они вертелись перед зеркалом, как будто хороший тон здесь, на корабле, все еще требовал того, что принято называть безупречным внешним видом, и оба тщательно брили щеки, все в мыльной пене с прозрачными пузырьками. Потом оба полотенцем вытерли бритвы, и ты подумал, куда же исчез Пивовар, который тоже занимал эту каюту, — может, уже встал возле кухни в очередь за хлебом, а может, в черт знает какой раз пошел блевать, потом, вернувшись, опять скажет, что мучается морской болезнью, а вовсе не перепил вчера вечером, как будто от этого вранья зависит спасение его души.