Брисингр

Но ничего этого она не сделала. Лишь постаралась расслабить мышцы, ибо в противном случае ей стало бы еще больнее, и, продолжая улыбаться, снова медленно вспорола собственную плоть. Это заняло не более трех секунд, но и за это время тело ее успело издать тысячу неслышных, негодующих и жалобных, воплей, едва не заставив Насуаду прекратить испытание. Опустив нож, она заметила, что, хотя соплеменники Фадавара по-прежнему бьют в барабаны, она не слышит ничего, кроме стука собственного сердца.

Теперь была очередь Фадавара. Он нанес себе вторую рану. Вены вздулись у него на шее, а яремная вена пульсировала так, что, казалось, взорвется, стоит ножу провести очередную кровавую дорожку.

И снова наступила очередь Насуады. Она уже знала, что ее ожидает, и это лишь усиливало охвативший ее ужас. Инстинкт самосохранения — тот самый, что так отлично служил ей во всех прочих жизненных ситуациях, — противился тем приказам, которые она отдавала своей правой руке. В полном отчаянии она сосредоточилась на мысли о том, что самое главное — это сохранить варденов и сбросить Гальбаторикса с трона; этим двум целям она посвятила всю свою жизнь, отдала себя целиком. И перед мысленным взором Насуады возникли ее отец, Джормундур, Эрагон, вардены, ставшие ее народом, и она подумала: «Ради них! Я делаю это ради них. Я была рождена, чтобы служить им, и сейчас тоже должна служить им с честью». И она нанесла второй порез.

Через несколько мгновений Фадавар в третий раз рубанул ножом по своей руке; Насуада последовала его примеру. Вскоре был четвертый раз. Затем пятый… Постепенно Насуаду охватывала странная сонливость. Она чувствовала себя очень усталой и озябшей; ей уже казалось, что этот поединок решит не то, кто из них дольше способен терпеть боль, а то, кто раньше потеряет сознание от потери крови. Ручейки крови бежали, пересекаясь, по ее руке, по пальцам; кровь капала на пол, и у ног Насуады уже собралась довольно большая кровавая лужа. Точно такая же лужа крови растекалась и у ног Фадавара.

Ряд кровавых щелей на руке этого военачальника казался Насуаде похожим на вспоротые рыбьи брюшки, и это почему-то ее рассмешило; ей даже пришлось прикусить язык, чтобы не засмеяться вслух.

Фадавар взвыл и нанес себе шестую рану.

— А ну-ка переплюнь меня теперь, жалкая ведьма! — крикнул он, перекрывая грохот барабанов, и упал на одно колено.

Она переплюнула.

Фадавар задрожал, перекладывая нож из правой руки в левую; согласно традиции, на одной руке можно было наносить не более шести порезов, иначе, сдвинувшись ближе к запястью, можно было повредить вены и сухожилия. Насуада последовала его примеру, и тут король Оррин не выдержал: он ринулся между ними с криком:

— Довольно! Я не позволю продолжать это безумие! Вы же убьете себя!

Но, протянув к Насуаде руки, он тут же отпрыгнул: девушка ударила его ножом, прорычав сквозь зубы:

— Не вмешивайся!

Теперь Фадавар ударил по правой руке; из напряженных мышц кровь брызнула фонтаном. «Он зажимается», — поняла Насуада, надеясь, что этой ошибки будет достаточно, чтобы остановить его.

Но и сама не сумела до конца сдержать себя и издала беззвучный вопль, когда нож рассек ей кожу. Острое лезвие жгло, точно добела раскаленная проволока. Она еще не отняла нож, когда ее израненная левая рука дрогнула. В результате нож оставил у нее на предплечье длинный извилистый порез, в два раза глубже предыдущих. Она даже дыхание затаила, так ей было больно. «Я больше не могу. — билось у нее в голове. — Не могу… не могу!.. Это невозможно вынести. Лучше умереть… Ох, пожалуйста, пусть все это кончится!» От этих отчаянных, никем не услышанных жалоб ей, впрочем, чуточку полегчало. Но в глубине души Насуада всегда знала: она ни за что не сдастся!

На восьмой раз Фадавар приложил острие ножа выше локтя и вдруг замер; бледный металл как бы повис в четверти дюйма от его темной кожи. Пот капал у него со лба, его раны роняли рубиновые слезы. Казалось, мужество оставило чернокожего вождя, но тут он что-то прорычал, оскалился и одним махом распорол себе руку.

Его колебания подстегнули Насуаду; у нее словно прибавилось сил. Ее охватило какое-то яростное возбуждение, отчего терзавшая ее боль стала вдруг почти приятной. Она повторила движение Фадавара, а затем, словно пришпоренная собственным безрассудством, снова нанесла удар.

— Попробуй теперь и ты так! — прошептала она. Перспектива нанести сразу два удара — один, чтобы сравняться в счете с Насуадой, а второй, чтобы вырваться вперед в этом жутком состязании, — похоже, несколько смутила Фадавара. Он заморгал, облизал губы, покрепче ухватился за рукоять ножа и несколько раз перехватил его поудобнее, прежде чем занести лезвие над своей рукой. Затем снова нервно облизал губы.

И тут судорога свела ему левую руку; нож выпал из скрюченных пальцев и воткнулся в землю.