Брисингр

Эрагон продолжал водить пальцем по столешнице. «У меня был отец, — думал он. — Я видел, как он умер, так и не зная, кто он для меня…»

— А мои родители, — спросил он, — они были женаты?

— Понимаю, почему ты об этом спрашиваешь, Эрагон, но не знаю, удовлетворит ли тебя мой ответ. Брак не входит в число эльфийских традиций, поэтому тонкости этого ритуала мне недоступны. Нет, никакой брачной церемонии не было, никто не соединял руки Брома и Селены, но я знаю, что они считали себя мужем и женой. Если смотреть на это трезво, то тебе не стоит беспокоиться, что кто-то из людей может назвать тебя ублюдком; удовлетворись тем, что ты сын своих родителей и оба они пожертвовали собственной жизнью для того, чтобы ты мог жить.

Эрагон поразился тому, как спокойно воспринимает эти слова Оромиса. Всю жизнь он пытался угадать, кто же его отец. Когда Муртаг заявил, что это Морзан, он был потрясен до глубины души не меньше, чем сообщением о смерти Гэрроу. И теперь, пожалуй, заявление Глаэдра о том, что его отец — Бром, потрясло его столь же сильно, однако он быстро овладел собой, да и сама эта новость не показалась ему такой ужасной. Сейчас он размышлял об этом совершенно спокойно и пришел к выводу, что, вероятно, потребуется немало лет, прежде чем он окончательно разберется в своих чувствах по отношению к отцу и матери, которой он никогда не знал.

«Мой отец был Всадником, а моя мать, Черная Рука, была наложницей проклятого Морзана…» — думал он.

— Можно мне сказать об этом Насуаде? — спросил он. Оромис развел руками:

— Скажи, если хочешь. Тайна теперь принадлежит тебе, можешь делать с ней что угодно. Вряд ли теперь тебе может грозить опасность, даже если весь мир узнает, что ты — наследник Брома.

— А Муртаг… Ведь он считает, что мы родные братья. Он сам сказал мне это, причем на древнем языке.

— Уверен, что и Гальбаторикс так считает. Это же Двойники выяснили, что у вас с Муртагом общая мать; и, уж конечно, Гальбаториксу они об этом сообщили. Но они ни чего не могли ему сообщить о том, что тут замешан еще и Бром, потому что среди варденов не было никого, посвященного в эту тайну.

Эрагон глянул на пару ласточек, что по-прежнему носились в небе, и позволил себе слегка улыбнуться. — Чему ты улыбаешься? — спросил Оромис. — Не уверен, что ты поймешь… Эльф сложил руки на коленях. — Может, и не пойму. Но ты ведь не можешь знать наверняка, пока не попробуешь объяснить. Эрагону потребовалось некоторое время, чтобы подобрать нужные слова. — Когда я был моложе… в общем, до всего этого, — и он мотнул головой в сторону — Сапфиры, имея в виду и Оромиса, и Глаэдра, и вообще весь мир в целом, — я любил выдумывать всякие истории насчет того, что моя мать в силу своей красоты и ума входила в число наиболее знатных дам при дворе Гальбаторикса. Я представлял себе, как она путешествует из города в город, как садится за стол вместе с графами и графинями в их роскошных замках… а потом она без памяти влюбилась в кого-то богатого и знатного, но по какой-то причине была вынуждена скрывать от него мое появление на свет, потому и отдала меня на воспитание Гэрроу и Мэриэн. И я все надеялся, что однажды она вернется и скажет мне, кто я такой, и поклянется, что никогда не хотела бросать меня.

— В общем, примерно так и было на самом деле, — заметил Оромис.

— Да, наверное… и все же… А еще я воображал, что мои мать и отец — персоны очень важные, и я тоже в этом смысле кое-что из себя представляю. Судьба наконец дала мне то, чего я желал, но правда оказалась не столь грандиозной и не столь радостной, как я когда-то думал… И улыбался я, видимо, своему собственному невежеству, своим детским глупым мечтам. А еще — тому, какие невероятные вещи вдруг стали мне известны.

Над поляной пронесся порыв легкого ветерка, будоража траву и шевеля ветки окружающих их деревьев. Эрагон несколько секунд смотрел на волнующуюся траву, потом вдруг спросил:

— Моя мать была хорошим человеком?

— Не могу сказать этого со всей определенностью. У нее была очень сложная жизнь, Эрагон. Было бы глупо и даже дерзко с моей стороны, если бы я решился судить человека, о котором так мало знаю.

— Но мне это знать необходимо! — Эрагон стиснул руки, до боли переплетя пальцы. — Когда я спросил Брома, знал ли он ее, он ответил, что это была гордая и благородная женщина, что она всегда помогала бедным и тем, кому повезло меньше, чем ей. Но как такое могло быть? Как добрая женщина могла быть одновременно Черной Рукой? Джоад рассказывал мне кое-что — о, это были страшные, ужасные истории! — о том, что она творила, когда служила Морзану…

Стало быть, она злодейка? Стало быть, ей было наплевать, кто правит Империей, Гальбаторикс или еще кто-то? Но самое главное — почему она пошла за Морзаном? Оромис помолчал, прежде чем ответить.