Бриллиант

Сначала мне в глаза попалось только кружево, настолько белое, прекрасное и блестящее, что в сумерках оно казалось противоестественно ярким. Ребенок под ним, сидя, вытянувшись в струнку и смеясь, игриво пинался своими крепкими ножками. Его глаза были столь же темны, как и его мягкие вьющиеся волосы — и почти такие же черные, как и у его отца. И тогда мое сердце забилось сильнее, поскольку, когда они проходили рядом, не более чем в нескольких шагах от нас, как будто в замедленном движении, человек повернул голову в мою сторону, посмотрел мне прямо в глаза и открыто улыбнулся. У меня не осталось ни малейшего сомнения, что он знал меня, поскольку это был Тилсбери. Я, должно быть, вскрикнула и вырвала свою руку из руки лорда Фазэрингтона.

— Ты в порядке, моя дорогая? — спросил он в тревоге. — Тебе больно?

— Я… нет… я в порядке, действительно… спасибо, — коротко ответила я, не в силах отвести глаза от той группы, которая к этому времени уже отошла.

— В чем дело, Алиса? — допытывался он. — Ты очень побледнела. Как будто увидела призрака!

Его слова были намного ближе к истине, чем он думал, так как человек, служанка и ребенок в коляске постепенно начали таять в тени, их очертания рассыпались и превратились огоньки яркого цвета. С каждым шагом они становились все более иллюзорными, более прозрачными, пока прямо через них не прошла группа шумных итальянцев, и видение исчезло.

Той ночью я притворилась, будто у меня болит голова, и, настояв, чтобы мужчины обедали без меня, направилась в свою комнату, где я закрыла ставнями вид на уходящий красный закат и слушала в темноте церковные колокола и пение птиц, музыку и смех, доносившиеся снизу с улиц и базарной площади. Но Лукка больше не казался мне домом.

Еще много вечеров мы гуляли у тех стен, но мне никогда больше не было видения. Но я всегда помнила о нем.

* * *

Все хорошее когда-то кончается, и с неохотой в конце года мы должны были возвращаться домой. Лорд Фазэрингтон становился все более слабым и желал только сидеть около своего родного камина, доживая последние дни в Дорвуде.

Мое здоровье полностью восстановилось; я поправилась, хотя от горячего тосканского солнца немодно загорела. И когда мы выезжали через широкие городские ворота, я обернулась и, высунувшись в окно, бросила последний задумчивый взгляд; надеясь однажды возвратиться сюда.

Но пока нам предстояла трудная поездка, и чем ближе мы подъезжали к Англии, тем более яркими и тревожными становились мои сны. Ночь за ночью я просыпалась в разных кроватях, но всегда с тем же самым видением, видя ковыляющего ребенка, протягивающего ко мне свои ручонки и просящегося взять его на руки. Я стала плаксивой и возбужденной, вспоминая ночь смерти Нэнси, вздрагивала при мысли о бутылочке Адама, зараженной грязной холерной водой, опасаясь, что дождь, который стегал нас, безжалостно просочился в крошечные легкие моего ребенка, чтобы украсть у меня его жизнь. Если он на самом деле жив, где он теперь? Был ли он любим? Был ли счастлив? Мысли об Адаме возникали при каждом моем пробуждении, и, хотя Чарльз ясно видел мои муки, он не мог ничем помочь мне.

— Ты должна забыть его, — убеждал он в расстройстве однажды утром. — Когда-нибудь у нас будет свой ребенок, и очень скоро, я надеюсь… мы молоды, ты теперь в порядке… как только мы окажемся дома, мы должны найти способ юридически оформить брак, разыскать священника, который венчал твою мать, просить его, чтобы он выступил от нашего имени. Я найму адвокатов; аннулирую все документы, где ты записана как Тилсбери. Мы должны все восстановить, забыть прошлое, начать все сначала. Избавиться от этой лжи…

— От лжи… кроме еще одной тайной церемонии, поскольку как мы можем пожениться теперь открыто, не признавшись, что мы все это время лгали? Что твой дедушка подумает о нас и кто станет свидетельствовать в нашу пользу? Нэнси была на свадьбе моей матери, но она теперь не может помочь нам… и как я могу забыть о моем сыне, не зная, жив ли он вообще? Как ты можешь быть настолько черствым по отношению к своему брату?

Я должна была придержать язык, должна была испытывать больше раскаяния, видя боль, которую причинила, по его глазам. Я стала эгоистичной из-за этой навязчивой идеи. А отец моего ребенка все еще держал козырную карту, выигрывая ночь за ночью, — даже по другую сторону океана.

* * *

Снова наступила осень, и наш экипаж остановился на дорожке в Дорвуде. Пожухшие оранжевые и золотистые листья, упавшие с деревьев, казались какими-то непривычными и экзотическими. Воздух с грустным привкусом аромата древесного дыма был прохладным и чистым.