Бриллиант

— Хотите поужинать сегодня? — неожиданно спросил Оуэн, прервав диктовку на середине фразы.

— Простите?

— Я сказал, не хотите ли поужинать сегодня?

— То есть с вами.

— Ну… да. Это подразумевается.

— Вы, случайно, не приглашаете меня на свидание?

— Перестаньте меня муштровать, Кик, Хоть немного расслабьтесь. У нас полно работы, и я подумал, что неплохо бы сменить декорации, вместо того чтобы торчать допоздна в офисе.

Я немного помедлила.

— В котором часу?

— Мы могли бы отправиться в «Каприс» прямо отсюда.

Хочу ли я ужинать с Оуэном? Нет, не слишком, хотя к среде я немного устаю от собственной стряпни и с удовольствием поужинала бы в ресторане. Кроме того, я никогда не была в «Каприсе». Его завсегдатаями были многие знаменитости, включая принца Чарлза.

— Пожалуй, так и сделаем, — решила я.

— Вы, кажется, взволнованы, — проницательно заметил Оуэн.

— Возьмите себя в руки, Оуэн.

Нам отвели боковой столик в главном зале, где сидят все знаменитости, и, должна признать, мне тут ужасно нравилось. Сэр Крамнер никогда не позволял себе выходить со мной на люди, и я, приехавшая в Лондон очень молодой, смирилась с ролью, для которой меня растили и воспитывали. Такова уж была моя жизнь. Я вполне сознаю тот факт, что всегда была женщиной одинокой, не имеющей никакого или почти никакого опыта в видимой, публичной стороне социальных отношений мужчины и женщины. Действительно близких друзей у меня не было. Только приятели, с которыми я общалась во Франции. Я никогда ни с кем не «встречалась» и не имела романов с мужчинами, если не считать сэра Крамнера. И дело не в отсутствии приглашений, а в полном отсутствии склонности сближаться с кем бы то ни было. Психиатр, возможно, посчитал бы, что я просто боюсь любить. Избегаю тесных отношений из страха. Страха привязанности, страха потери. О'кей, пусть будет так. Но можете себе представить, что случится с моей маленькой империей, если я распущу язык во имя любви? Ради дружеского перепихона? При мысли об этом меня трясет.

Но сегодня, с Оуэном, было весело и забавно. Почти как с хорошим другом.

Мы начали с водки-мартини, продолжили зеленым салатом с маслом и капелькой уксуса, жаренными на гриле бараньими отбивными с чесночно-розмариновым маслом, свежей спаржей и хрустящими маленькими картофельными оладьями. Оуэн заказал бутылку бордо «Шато-ле-Пен» урожая девятьсот восемьдесят пятого года.

— Превосходный выбор, сэр, — похвалил сомелье, и почему бы не похвалить при цене тысяча фунтов за бутылку!

— Вам следовало бы расширять свой кругозор, — заметила я после того, как сомелье откупорил чернильно-черное вино, налил немного в бокал себе и Оуэну и оба, посмотрев вино на свет, пригубили и стали охать и ахать, и Оуэн велел ему оставить бутылку открытой, чтобы бордо немного подышало.

— Прошу прощения?

— Не хочу показаться грубой, но все эти дорогие вина и целые представления с пробками и переливанием наверняка производили желаемый эффект на ваших крошек моделей, особенно при вашем обширном опыте винодела-ферментолога, — объяснила я, не пытаясь скрыть презрения. — Но дело в том, что в списке вин существует немало гораздо более тонких — если, разумеется, вы хотите произвести впечатление на кого-то, кто действительно в них разбирается, — так что вам следует многому научиться. Кроме того, «Шато-ле-Пен» слишком, слишком уж торжественно для такого скромного обеда, а урожай восемьдесят пятого еще не вызрел до нужной степени.

— Правда?

Я кивнула.

— В таком случае, может, вы закажете сами?

— С огромным удовольствием. Цена вас не волнует?

— Нет.

— И это вполне справедливо. Заодно и сравним, тем более что стоимость почти одинаковая.

Я сделала знак сомелье и попросила принести «Шато Марго» шестьдесят первого.

И что же оказалось? Даже сравнивать было нечего!

— Невероятно, — прошептал Оуэн.

— И запомните, — добавила я, наслаждаясь бархатистым вкусом, — когда в следующий раз действительно задумаете поразить свою спутницу, закажите «Марго» пятьдесят пятого: говорят, это самое лучшее, но даже оно все еще немного слишком молодое.

В моем подвале стояли четыре ящика «Шато Марго» пятьдесят пятого года.

Мы немного поговорили о коллекции леди Мелоди и о том, как движется процесс оценки. Оуэн и Бертрам долго спорили и доспорились до того, что стали напоминать зашедших в тупик участников греко-римской борьбы, схватившихся в смертельных объятиях, которые ни у кого не осталось сил разомкнуть: знаете, одна из таких безвыходных ситуаций, когда оба просто давят друг на друга. Нет, не дерутся. Всего лишь сошлись лоб в лоб, как два быка, и стоят так часами, часами и часами. Так вот, сегодня они наконец пришли к компромиссу и решили назначить аукцион через три месяца. Оуэн требовал двух. Бертрам настаивал на шести.

— Знаете, Бертрам прав, — вступилась я. — Совершенно нереально описать, оценить и каталогизировать все это, не говоря уже о рекламе, за такое короткое время.