Бриг «Меркурий»

Проводив её до выхода и убедившись, что швейцар забрал у неё ключи для парковки её авто, он развернулся и зашагал через холл к лифтам. Погрузившись в кеб, Александра смотрела ему вслед.

«Старуха», - вдруг вспомнилось ей. Почему он сказал «забудь ты про эту старуху»? Ведь она не сказала ему, что княгиня - пожилая женщина. Она похолодела. Ах да, старуха, три карты. Пиковая дама, короче говоря. Александра горько вздохнула. Что там она себе напридумывала - будто Макс привез ключи от её жизни? Дуреха, он сам и был, оказывается, ключом.

ГЛАВА 6

Лондон, Хайгейт, август 2004 - Москва, май 1988

Дома её встретила тишина.

Скинув туфли в холле у двери, она прошлепала по холодной черно-белой викторианской мозаике до лестницы, бросила пальто на перила и отправилась прямо в гостиную. Как и пол, гостиная была холодна.

Электричество включать не хотелось, а разжигать камин не было сил. Чиркнув спичкой и расселив пламя по нескольким свечам, она уселась на диван слушать безмолвие - так, как другие подсаживаются к семье послушать рассказы о прожитом дне. После развода дом, слава богу, достался ей. Ему было чуть больше ста лет - столько же, сколько дому, оставленному ею в России. Здешний дом был полон призраков людей, о которых она ничего не знала, а потому относилась к этим призракам равнодушно; тем не менее, они как-то скрашивали её существование.

Как и её жизнь, безмолвие дома было абсолютно самодостаточным, в нем не надо было ничего подслушивать, и за ним ничего не надо было скрывать. Безмолвие было не просто древним, оно было вечным - её собственные тридцать четыре года, помноженные на молчание вселенной. Это безмолвие разительно отличалось от немоты страха с зеленоватым оттенком от абажура лампы на столе следователя, от беззвучия задушенного крика, от той тишины, которую она тщетно когда-то пыталась прервать.

Тогда она ещё любила.

Потом она впала в отчаяние и возненавидела. Но настал день, когда она открыла, что безмолвие могущественнее ненависти и, наверное, сильнее страсти. В тот день она почувствовала себя богатой - все те слова любви, которые она мечтала сказать и недосказала, оказывается, сохранились в безмолвии, словно мошки в янтаре. Они не исчезли, не потерялись - потому что никогда не были произнесены. В отличие от дураков, разбазаривших свои чувства, она сохранила при себе все: непроизнесенные клятвы, невымолвленные нежности, неисторгнутые стоны той любви, что когда-то горела ярче зимнего луча на розовых стволах столетних сосен.

День, когда безмолвие раз и навсегда вошло в её жизнь, Александра помнила очень хорошо. Было яркое солнечное утро, восемнадцатое мая. Она проснулась, как всегда, рано, за несколько мгновений до пения птиц. Она лежала и ждала - и вот комнату наполнили громкие радостные трели, птицы заголосили прямо в их распахнутое старорежимное окно без занавесок.

Она едва коснулась Андрея, ожидая пробуждения. Как бы ни был глубок его сон, она знала, что даже во сне он чувствовал её малейшее прикосновение. Они угомонились всего несколько часов назад, ночь напролет занимаясь страстной любовью, но на рассвете она была уже полна новых сил и снова хотела его. Она хотела его всего, его тело, его вкус, его запах, даже его тень, хотела так остро, что даже когда он вставал с постели, она не могла расстаться с его теплом, оставшимся в простынях.

Она снова легонько коснулась Андрея и, как только он открыл глаза, притворилась спящей. Он улыбнулся и, повернувшись к ней, стал её будить.

Она слушала его руки, упивалась каждой его лаской, а когда притворяться больше не стало сил, обхватила его обеими руками, и они ускользнули в иномирие.

В том иномирии она была невесома, как и её разбуженная душа. Когда наслаждение стало почти невыносимым, она приподнялась над кроватью, чтобы быть ближе к нему, - он всегда был над ней, не придавливая её тяжестью своёго тела. Она поднималась, пытаясь следовать ему, пытаясь поймать его и никогда не выпустить из объятий, а он вел её выше и выше, и душа её парила, и тело её приникло к его телу и слилось с ним, пока она первая не сдалась и не упала в бессилии вниз, в пропасть, обратно на кровать.

Потом они лежали друг подле друга, утомленные, и птицы заливались за окном, и она слушала их трели и всю ту немыслимо прекрасную какофонию майского утра: шум машин, облезлую метелку дворника, пробуждающихся соседей - и вдруг её охватило удивительное чувство, что она единственная женщина в мире. Она не могла облечь это ощущение в слова, она просто молча лежала рядом с Андреем и чувствовала, что она единственная - и первая женщина на земле, и он единственный и первый мужчина. Её мужчина. И все вокруг них: земля, солнце, это весеннее утро - было частью них. В тот момент она почувствовала на себе взгляд Бога.