Брет Гарт. Том 3

Мистер Рамирес, вышедший из салуна «Аркада» на людную улицу, был настолько не похож на мистера Рамиреса, вошедшего в тот же салун двадцатью минутами ранее, что их можно было принять за двух разных людей. Дышал он ровнее, на впалых щеках его играл прежний румянец, взгляд был уже не отрешенным и застывшим, но по-старому живым и беспокойным. Если не считать, что, выйдя из салуна, он ускорил шаг и раза два тревожно оглянулся, не идет ли кто за ним, то можно было бы смело утверждать, что мистер Рамирес полностью переменился. И заметьте, не проливши ни капельки крови и не осуществив ни одного из своих мстительных замыслов. Поскольку я не ищу чести знать о мистере Рамиресе больше, чем он знает о себе самом, я не сумею объяснить то, чего не смог и он себе объяснить: по какой причине он переменился и почему вдруг охладел к взлелеянному плану мести. Быть может, если учесть, что ранее, несколько часов подряд, он разжигал свои инстинкты, не усматривая для них никакой преграды, а за последние двадцать минут получил некий афронт, психологическая загадка не окажется столь сложной. Могу лишь сообщить, что в половине седьмого мистер Рамирес пришел к выводу, что физическую расправу с неприятелями нельзя считать идеальным планом мести, а в половине восьмого принял решение вообще не брать билета на пароход, направлявшийся в Сакраменто. И тем не менее я утверждаю, что в продолжение предшествующих шести часов мистер Рамирес был самым доподлинным убийцей, не менее кровавым, чем все те, кто на деле совершил задуманное преступление, ибо случай не послал им мистера Гемлина, дабы пробудить в них природную трусость.

Мистер Рамирес спускался фланирующим шагом но Монтгомери-стрит, пока не дошел до угла Пасифик-стрит. Здесь его задержал запряженный шестеркой фургон, промчавшийся в тумане по направлению к пристани. Рамирес узнал курьерскую почту, спешившую к отплытию парохода на Сакраменто. Он не знал, однако, что в мешке почтальона лежало письмо следующего содержания:

«Сударыня, мы получили Ваше письмо от 10-го числа сего месяца и внимательно с ним ознакомились. В случае успеха наша фирма обеспечивает Вам полную поддержку. Мы считаем Ваш нынешний план не менее удачным, чем предыдущий. Рекомендуем воздержаться от свидания наедине с мистером Рамиресом и привлечь для беседы с ним мистера Конроя. Присутствие третьего лица предотвратит возможность насильственных действий со стороны мистера Рамиреса.

С совершенным почтением Питер Дамфи».

Глава 2. ТОЛПА СВИДЕТЕЛЕЙ

Улочка, в которую свернул Рамирес, на первый взгляд казалась решительно ни на что не похожей; о ней можно было лишь сказать, что причудливые, неправильной формы дома стояли по обе ее стороны; других отличительных признаков улицы она не имела. Она была дурно освещена, грязна, вся в лужах; наполовину в камнях и ухабах, наполовину в завалах песка; два или три раза она — самым прискорбным образом для пешехода — резко меняла уклон. Как видно, того, кто прокладывал улицу, нисколько не заботила судьба ее обитателей; он рассматривал дома как досадные помехи и, не задумываясь, жертвовал ими в угоду своему замыслу. Некоторые дома он наглухо закрыл от внешнего мира, к другим открыл доступ лишь по лестницам, в целом же добился впечатления, что все они были начаты постройкой с крыши и лишь потом, постепенно, доведены до фундамента. Таков был ближайший эффект его действий. Последующие результаты не заставили себя ждать. Улица практически перестала существовать для граждан Сан-Франциско, а обитатели ее стали считать себя как бы живущими вне человеческого закона. Некоторые из домов с самого начала были заселены коренными калифорнийцами испанского происхождения; верные консервативной традиции своей расы, они продолжали льнуть к своим casa 7, даже когда американцы удалились в новые, не столь гористые и более удобные для обитания части города. Следуя социальному закону, обрекающему политически бесправное и униженное меньшинство на изолированное существование, на место американцев прибыли другие — коренные калифорнийцы, и улица вскоре получила известность под именем Испанского квартала. Вдумчивого наблюдателя, склонного отмечать явления странные и достойные сожаления, должно было поразить, что все эти люди обитали в домах, нисколько не отвечавших их вкусам и навыкам, и вели жизнь, чуждую их природным склонностям и обычаям.