Бремя судьбы (ЛП)

— Терроризировали родственников, угрожая им магией, мистер Поттер? — печально произнесла Амбридж. — И ещё удивляетесь, что они так к вам относились... Пишите-пишите, мистер Поттер, — она подождала, пока парень не начнёт выводить слова, и продолжила: — Возможно, именно из-за вас ваши родственники так ненавидят магию. По моим сведениям, они обеспечивали вас всем необходимым целых двенадцать лет, пока вы не обвинили своего дядю в жестоком обращении.

ОБВИНИЛ? Гарри отказывался верить своим ушам. Профессор Амбридж обвиняла его в страхе дяди Вернона и тёти Петуньи перед его “ненормальностью”. Это не так! Тётя Петунья завидовала сестре. И её возмущало, что та стала волшебницей. Тётя Петунья сама призналась в этом, когда Хагрид спас его в одиннадцатый день рождения!

— Именно тогда началась вся эта ложь, — продолжала профессор Амбридж. — Увидев, сколько внимание вам уделяли, вы уже не могли остановиться, — она поцокала языком и покачала головой. — Очень грустно, что добропорядочное семейство теперь должно расплачиваться за это. Боюсь, ложь уже стала для вас наркотиком, мистер Поттер. Попробовав, вы продолжаете снова и снова. А ваши... кхе-кхе... опекуны сами такие же и только потворствуют вам. Возможно, вы считаете, что обвели всех вокруг пальца, мистер Поттер, но я вижу, что вы делаете на самом деле. И, думаю, вы не представляете, что стали проблемой для столь многих.

“Это неправда”, — вновь и вновь повторял про себя Гарри. Семейство Дурслей было каким угодно, только не добропорядочным. Это неправда. Они относились к нему как к рабу. Это неправда. Сириус и Ремус первые, кто рассказал ему правду о маме с папой и о том, что сделали с ним Дурсли. Это неправда. Он доверял им свою жизнь. Это неправда. И он никогда не стал бы лгать о чём-то подобном.

— Бывший уголовник и полузверь, — пробормотала Амбридж. — Возможно, ваши нынешние условия жизни гораздо более губительны, чем мы предполагали раньше. И кажется уже ясно, что ваши родственники — единственные, кто был способен держать типов, подобных вам, в узде, мистер Поттер. С тех пор, как вы с ними не живёте, вы приносите одни только проблемы.

Только потому, что министр слишком глуп, чтобы признать совершённые министерством ошибки! Гарри мысленно уже кричал. Он ничего не понимал в происходящем. Напрашивалось на ум лишь то, что профессор Амбридж совершенно спятила. Она одержима верой в министерство. В её искажённом уме всё, что делает министерство, верно и правильно, как бы это ни было на самом деле. Она, похоже, действительно полная дура без следа мозгов.

— Полагаю, меня не должно удивлять то, что вы воспользовались титулом и привилегиями, любезно предоставленными вам министерством, — продолжала профессор Амбридж. — Вы могли использовать свою славу, чтобы оказывать позитивное влияние на благо министерства, но вместо этого вы ходите с напыщенным видом по этому замку, словно находитесь у себя дома. При таком положении вещей неудивительно, что остальные берут на себя обязанность напоминать вам о вашем месте.

Дыхание Гарри участилось — он изо всех сил пытался взять под контроль эмоции. Он не ходит с напыщенным видом! И как она может быть столь извращённой, чтобы считать, что Малфой прав? И ещё, он никогда не хотел и не просил этой славы, доставшейся ему довеском к титулу мальчика-который-выжил, чтоб его. Ну почему, почему никто этого не понимает?

— Под вашу дудку могут плясать многие, мистер Поттер, но я определённо не из их числа, — с исступлённой уверенностью говорила Амбридж. — Я вижу, какой вы на самом деле — просто избалованный мальчишка. Вы, похоже, выбрали целью свой жизни приносить проблемы. Мне кажется, это лишь вопрос времени, когда ваши драгоценные опекуны и преподаватели увидят ваше истинное лицо. И когда этот момент придёт, я надеюсь, мистер Поттер, вы будете готовы пожинать последствия своих поступков.

Гарри чувствовал, что тиски воли, которыми он сохранял контроль над собой, трещат и вот-вот разлетятся на мелкие кусочки. Техника успокоения, давай, Гарри! Закрыв глаза, парень постарался сфокусироваться на чём угодно, кроме голоса Амбридж. Она имеет права на собственной мнение — Ремус много раз говорил ему об этом. Однако он не упоминал, насколько её мнение может ранить. Почему никто не понимает, что он готов немедленно расстаться с именем и той славой, которую “дало ему министерство”, если тогда он станет обычным, ничем не выделяющимся? Почему все так уверены, что он жаждет публичности, которая отнимает даже крохи надежды на спокойную жизнь?