Бред какой-то!

– Да, госпожа следователь, они нам рассказали. И добавили: у нас есть еще шестеро, хватит как раз на неделю, можно каждый день приканчивать по одному – раскошелятся как миленькие. Нам было очень страшно, госпожа следователь.

– Понимаю. К счастью, вас отпустили. Тебе известно почему?

– Потому что Донни рассказал им, что у наших мам нет денег, из них ничего не вытрясешь.

– И ему поверили?

– Да, госпожа следователь, но только после того, как он присоединился к банде.

– Он присоединился к банде?

– Да, ему и балаклаву выдали.

Дилан рассмеялся:

– Про балаклаву, пожалуй, не стоит.

– Когда они получили свои десять миллионов, он сбежал с ними, – сказала я.

– Ты знаешь, куда они могли направиться?

– Нет, госпожа следователь.

– Хорошо, на сегодня хватит.

– Мне можно идти?

– Последний вопрос: тот мальчик, Бейтел, с его звериными россказнями, – он надо мной издевается или он правда того?

– Бейтел – самый милый мальчик на свете, госпожа следователь.

– Прекрасно, – похвалил меня Дилан.

Вот так мы сидели и готовились, но за нами никто не пришел. Хорошо, что у меня есть время это записать, а не то все усилия Дилана пропали бы даром.

Наши мамы пили вино на нижней палубе парома – красное, потому что были в трауре. Мы тоже сидели там, за столиком, как можно дальше от них. Бейтел поднялся наверх проверить, нет ли на борту зверей.

– Звери тоже ездят в отпуск, Салли Мо. Чаще всего во Францию, погреться на солнышке. Но небогатые звери ездят на этот остров. Тебе, наверное, интересно, как они сюда попадают?

– Вплавь?

– Не все звери умеют плавать. Они идут в порт, надевают человеческие маски и одежду и проходят на борт. А когда добираются до места, они раздеваются, снимают маски и ложатся загорать – во Франции, а здесь – устраиваются в лесу.

– Значит, все пассажиры на борту могут оказаться животными?

– Не все, – ответил Бейтел. – Под некоторыми масками скрываются люди.

Мы с Диланом сидели за столиком и прощались, нам предстояло расстаться на год. Минус две недели.

– Что ж, до следующего года, – сказал Дилан.

– До следующего года, Дилан.

– Дашь мне свой номер, Салли Мо? Будем звонить друг другу, писать сообщения?

Такого он раньше не предлагал.

– Я буду слать тебе письма, – ответила я. – Дашь адрес?

– Пиши, если не можешь иначе, но ответа не жди. Я даже не представляю, куда клеить марку.

Мы еще не знали, что в четверг вернемся на остров за палатками.

Уже светло, птицы поют что есть мочи, но люди еще спят. Мироздание, будь оно неладно, блистает во всем своем великолепии, но никто этого не видит, никто не слышит.

6:30

Я буду верить в рай, иначе непонятно, зачем все это вообще. В рай, но не в бога. Я буду верить в рай, в котором люди – одни только мысли, без кожи, костей, мышц. И даже ночью видно, о чем они думают, на самом деле думают, потому что их мысли светятся в темноте. Если бы в жизни все обстояло таким образом, я бы справлялась с ней получше. Я хочу сказать: настоящая жизнь, о которой говорит доктор Блум, слишком тяжела, слишком сложна для меня. И ему это известно. По-моему, он чувствует то же самое.

– Что ты делаешь, Салли Мо? – спрашивает Дилан.

– Стою на стремянке и кормлю пингвинов.

– Извини, глупый вопрос. Но что ты пишешь?

– Книгу.

– И о чем она?

– О нас.

– Надеюсь, она кончится хорошо, Салли Мо.

– Обещаю, Дилан.

Сегодня четверг, я пишу это на пароме, том же, на котором мы плыли в понедельник, и мы даже сидим за тем же столиком. Только плывем в другую сторону. И идет дождь. И наши мамы пьют розовое вино, потому что теперь они в трауре наполовину. Острова пока не видать, а материк уже скрылся из виду. Паром – как комната с серыми шторами, и шторы эти задернуты. Бейтел показывает нам, кто из пассажиров на самом деле зверь, он мигом их высматривает. С нами на борту как минимум один павлин и одна лама.

– А о Джеки ты тоже пишешь?

Я киваю.

– Надеюсь, не плохо?

– Можешь прочитать, когда закончу, Дилан.

Они с Бейтелом сейчас будут играть в шахматы, и я смогу писать дальше.

– Ты, главное, правду пиши, – говорит Дилан.

– Это мне решать, – говорю я.

– Да, это ей решать, – говорит Бейтел Дилану.

Они играют, и Дилан ему поддается.

– Откуда мне знать, что правда, а что нет, там, снаружи? – спросила я доктора Блума.

– Спроси у Сири.

– Да нет, я серьезно.

– Все на свете правда, – ответил доктор Блум. – Какой бы огромной ни была ложь, всегда найдется человек, который в нее поверит.

– Лгать можно, только если знаешь правду, – сказала я. – Иначе это не ложь, а глупость.

– А кто говорит, что это глупость?

– Люди, которые знают больше.

– И ты – одна из них, Салли Мо?

Хороший вопрос. Я так глубоко задумалась над ответом, что доктор Блум опять взял слово:

– Можно научить детей маршировать. Выбрасывать правую руку вверх и кричать, что Гитлер хороший, а все евреи, гомосексуалисты, чернокожие и цыгане должны умереть. Эти дети будут уверены, что поступают правильно и то, что они кричат, – правда. И это очень хорошие дети, в них нет ни капли зла.

– Не было.

– Нет. Они и сейчас маршируют, только в других местах, и призывают уничтожать людей. Мило, не правда ли? Ты хочешь иметь детей, когда вырастешь, Салли Мо?