Браво-Два-Ноль

Мне то и дело доставалось палкой или камнем. Стоявшие по обе стороны от меня солдаты возбужденно скакали на месте. У меня на ногах были только носки, и время от времени один из них приземлялся на меня тяжелым армейским ботинком. Я полностью обессилел, и мне хотелось опереться на кабину, но солдаты всякий раз заставляли меня выпрямиться, чтобы я был виден всем.

Справа от меня появился Динджер. Его тоже везли в кузове «Тойоты»-пикапа. Когда наши машины поравнялись, нам удалось встретиться взглядами и обменяться слабыми улыбками. Это было лучшее, что произошло со мной за целый день. Динджер выглядел так, как я себя чувствовал. Он и в лучшие времена был тем еще страшилищем, но сейчас, глядя на него, я думал: «Твою мать, а я даже не догадывался, что он может стать еще уродливее». Несомненно, это был самый счастливый момент с тех самых пор, как я попал в плен. Динджер мне подмигнул и слабо улыбнулся, но большего мне и не нужно было. Этот простой жест придал мне необычайные силы. Все дело заключалось в вере в себя. «Раз Динджер может терпеть все это и ухмыляться, — думал я, — твою мать, я тоже смогу». Меня захлестнула волна теплой признательности к Динджеру, и хотелось надеяться, что он испытывает ко мне такие же чувства. Я был уверен, что вижу своего товарища в последний раз.

Наш караван медленно тащился по главной улице города. Толпа скандировала и потрясала кулаками. Шум стоял невообразимый. Эти люди даже не знали, кто мы такие и что из себя представляем. С таким же успехом мы могли бы быть инопланетянами, но одно не вызывало сомнений: мы были плохими.

Некоторые солдаты скандировали вместе с толпой. Другие метались вокруг машин, пытаясь сдержать толпу. При этом все не забывали уворачиваться от камней и палок, предназначавшихся нам. Повсюду гремели выстрелы; солдаты, сопровождающие нас, также нещадно палили в воздух.

— Долой Буша! Долой Буша!

Люди выскакивали из маленьких арабских магазинчиков, чьи витрины были закрыты защитными жалюзи. «Не укради», — призывает Коран, но повсюду на Ближнем Востоке витрины магазинов закрыты подобными ставнями, защищающими их от собратьев-мусульман. Везде красовались портреты Саддама; люди указывали на него, целовали его изображение и кричали, взывая к аллаху.

Мы то ползли с черепашьей скоростью, то останавливались, чтобы расчистить дорогу сквозь толпу. Мои ноги больше меня не держали. Посмотрев на Динджера, я увидел, что он улыбается, растянув рот до ушей. Мне захотелось узнать, чему он радуется, черт побери; у меня мелькнула мысль, что он рехнулся. И вдруг до меня дошло: он насмехается над иракцами! Я подумал: «Какого хрена, нас все равно везут на смерть, так что разницы никакой». Я последовал примеру Динджера. Твою мать! Внезапно для меня главным стало не выглядеть мешком дерьма. Надо постараться сохранить лицо. Чувствуя на себе взгляды толпы, я улыбался. Один из охранников, заметив это, воспользовался поводом показать себя крутым и отвесил мне увесистую затрещину. Я посмотрел на Динджера, и мы оба просияли, словно актер Лесли Грентхэм, открывающий новый супермаркет. Если бы у нас не были связаны руки, мы бы еще царственным жестом помахали толпе.

Наши улыбки вывели иракцев из себя. Кто-то воспринял это хорошо, но большинство пришло в ярость. Люди просто обезумели. Мы вели себя совершенно неправильно, действовали себе во вред, но мы не могли ничего с собой поделать. Охранники обрушились на нас с кулаками, заставляя снова принять покорный вид, поскольку это позволяло им покрасоваться перед толпой. Но какого черта, мне стало гораздо лучше. На перекрестке слева показался большой американский седан. Сидящие в нем два офицера, заметив нас, заулыбались, тыча пальцами. Впрочем, они пребывали в хорошем настроении. Я в ответ одарил их широкой президентской улыбкой. Офицерам это понравилось, но солдаты пришли в ярость и снова принялись кулаками добиваться нашей покорности.

Расплата за нашу дерзость наступила, когда мы доехали до конца города. Там нас ждали толпы людей, которые пытались прорваться через оцепление, ругаясь с солдатами, потому что всем хотелось добраться до нас. Они скакали, словно одержимые, и не вызывало сомнений, что рано или поздно оцепление будет или прорвано, или сознательно снято. Но я беспокоился только о том, что нас с Динджером расстреляют по отдельности.

Меня вытащили из машины. Я отчаянно озирался по сторонам, ища Динджера. Он был нужен мне. Он оставался единственной ниточкой, которая связывала меня с действительностью.

Затем я увидел, что с ним происходит то же самое, и подумал: «Значит, все это случится где-то здесь».

Собственно смерть меня не слишком беспокоила. Ее я никогда не боялся; лишь бы только это было так же быстро и аккуратно, как с Марком.