Брать живьем! 1919-й

– На базаре взяли, – шмыгнув носом, сказал пацан. – Одного Рябым кличут, другого Кувалдой. Я попытался удрать, да куда там. Затащили в пролетку, вставили кляп в рот, завязали глаза и отвезли в какой-то сарай. Теперь ясно, что на Скатную.

– Не били?

– Вдарили пару раз. Сказали, что пристукнули бы прямо в пролетке, да у Белого на меня планы.

– Cкажи спасибо Даниле, ему пришла в голову мысль обратиться к сведущему человеку… А оставаться тебе в городе нельзя. Ты крепко насолил бандитам, они этого тебе не спустят.

– Спасибо! – Мальчик по-доброму взглянул на меня и протянул худенькую руку. Я пожал ее и похлопал его по плечу. Он тоскливо улыбнулся. – Куда ж мне теперь, товарищ Светловский?

– В одном селе уезда детский дом открывается, туда тебя и направим. Выучишься там, станешь человеком.

– Понятно, – выдавил из себя Шкет и добавил со злостью: – А Белому я не прощу!

Начальник Угро снова потрепал юнца по волосам и улыбнулся.

– Ладно, мститель, пошли к начальнику милиции. Ему виднее, куда определить тебя до отправки в детский дом.

Он вернулся минут через пятнадцать, но не один, а с высоким средних лет человеком в коричневом костюме-тройке, светлых брюках и черных лакированных штиблетах. Увидев нахмуренные брови начальника, я понял, что спутник чем-то серьезно озадачил его.

– Данила, возьми ручку, – сказал он, направляясь к шкафу. Достав из него чистую папку, положил ее передо мной и сел за свой стол. – Пиши на обложке: дело № 301, «О хищении художественных ценностей помещика Заградского»… Вы не стойте столбом, – обратился он к высокому человеку. – Присядьте и расскажите все по порядку, кто вы, что произошло, чему вы стали свидетелем?

– Служащий народного музея, оценщик художественных ценностей Иванов Илья Ильич.

Я взял из стопки лист бумаги и записал информацию убористым почерком.

– Два дня назад в своем имении ушел в мир иной 80-летний коллежский асессор Заградский, – продолжил музейный служащий, поправив очки. – Еще год назад реквизиции подверглись все имения в уезде, Заградскому же в этом смысле повезло. Его усадебный дом указом Совдепа был признан объектом культурного значения. Самому помещику, лояльному к новой власти, завещавшему все ценности трудовому народу, позволили доживать свой век в родовом имении. Ему, его камердинеру, повару, садовнику отвели часть комнат во втором этаже. Дом охраняет вооруженный сторож из красноармейцев. По пятницам особняк открыт для посетителей, желающих приобщиться к прекрасному.

– И много ли было прекрасного в усадебном доме? – спросил Светловский.

– Достаточно… Около полугода назад по согласованию с Совдепом меня отправили в имение для описи ценных вещей. Заградский всю жизнь собирал произведения искусства. Стены дома украшали картины итальянских, голландских и старых русских художников, с потолка свисала серебряная люстра с хрустальными подвесками, на каминной полке стояли большие золотые часы с набором красивых статуэток… Как только в Петродаре узнали о смерти помещика, меня вызвали в Комиссариат, дали три подводы с наспех сбитыми ящиками, трех милиционеров и приказали доставить ценные предметы в казначейство. Тронулись мы из Петродара третьего дня утром и прибыли в имение около семи часов вечера. Переночевав в усадебном доме, принялись с утра за погрузку.

– Приняли ценности по описи и погрузили ящики на подводы при свидетелях?

– Так и было.

– В котором часу покинули имение?

– В начале первого.

– Где-нибудь останавливались?

– На ночь на постоялом дворе у Александровки. Приказ был двигаться шагом, дабы свести возможность повреждения ценностей к минимуму, и только в дневное время. Без присмотра ночью подводы не оставались.

– Возобновили движение, подъехали сегодня к казначейcкому складу и выяснилось, что…

– Что в трех ящиках, где должны были лежать картины, люстра и часы со статуэтками, оказались сломанные подковы, ржавые куски железа, болты!

Я записал за музейщиком и громко хмыкнул.

– Представляю выражение вашего лица в тот момент!

– Да у меня дар речи пропал! – выпучил глаза Иванов, прикладывая к затылку носовой платок. – В жизни не был так обескуражен! Ведь кроме драгоценностей, пропали картины Тропинина, Боровиковского, «малых» голландцев – Яна Вермеера, Питера де Хоха, Герхарда Тербоха!

– Да уж… Cколько всего было ящиков? – cпросил Светловский, закуривая папиросу.

– Девять, по три ящика на подводу.

– Еще где-нибудь останавливались?

– На короткое время возле постоялого двора при въезде в город. Этот двор мы бы проехали без остановки, да поломка случилась.

– Что произошло?

– Колесо соскочило с одной из телег. Чека куда-то подевалась. Сходили на постоялый двор, взяли новую чеку на ось, заодно чаю выпили. Шутка ли, столько верст в дороге!

«Вот какой обоз притормозил на дороге, когда я вышел от Кузовлева», – подумал я и вслух сказал:

– Видел я этот обоз у постоялого двора, товарищ Светловский. Из-за поломки остановились, слышал.

Как? – Начальник с непониманием взглянул на меня. – А-а, ну, да! – Он снова повернулся к музейщику. – При грузе кто-нибудь остался?

– Конечно, как можно?!

– Фамилии милиционеров?