Брат мой, враг мой

Затем Расс Ричардсон с рассчитанной проникновенностью спел попурри из студенческих песен, которые публика выслушала благоговейно, как гимн. Клер сказала Вики, что сама отвезет её домой – Мэтти уже до того надрался, что тискает где-то в уголке Джулию Холдерсон, приняв её за Энни Кейз. По правде говоря, и ребенка они решили завести только затем, чтобы их брак не развалился окончательно, призналась Клер, ведя машину под проливным дождем. Надо же придумать – обзаводиться ребенком, когда два взрослых человека, из которых один даже с высшим образованием, не могут наладить свою жизнь. Она плакала, размазывая по щекам тушь с ресниц.

Маленькая квартирка была уютной и чистенькой. В гостиной стояла новенькая мягкая мебель, а пол почти весь был заставлен целой коллекцией барабанов.

– Это Мэтти развлекается, – с горечью сказала Клер. – Пятьсот долларов уплачено за удовольствие сидеть побарабанить в такт радио. Смотри. – Она повернула выключатель, и в турецком барабане зажегся свет. На коже силуэтом вырисовывалась надпись: «ALOHA». – И это недоразумение будет отцом! – воскликнула она. – Ложись спать, Вики, завтра разберемся, что к чему.

Вики уложили в квадратной пустой комнате с голубыми стенами. В ушах её всё ещё отдавался шум, гам, пьяные голоса, непристойные выкрики, но она не чувствовала себя несчастной. Она сонно блуждала по лабиринту новых впечатлений, пока вдруг не почувствовала, что ей необходимо найти нечто чрезвычайно для неё важное, и это ощущение заставило её с удвоенной энергией пробивать себе путь. Она бежала всё быстрее и быстрее, точно влекомая вперёд непреодолимой силой, и наконец как вкопанная остановилась перед тем, что искала, – откуда-то из темной глубины её сознания выплыл образ Кена. Лицо его улыбалось, но эта улыбка была предназначена не ей.

Вики разбудили ссорящиеся голоса; когда оставаться в комнате было уже неловко, она вышла в кухню. Мэтти сидел за столом, бледный и сосредоточенный. Желтый стол походил на сверкающую выставку электроприборов: на нем стояли электрическая плитка для гренков, электрический кофейник с ситечком и ещё какие-то две никелированные машинки неизвестного назначения. Вики села к столу, и Мэтти мельком взглянул на неё, поднося ко рту яйцо всмятку.

– Вы печатаете на машинке? – спросил он.

– Немного, – ответила Вики, надеясь, что он предложит ей работу, и побаиваясь, как бы ей не пришлось работать в той конторе, где он служит бухгалтером.

– Машинистки – это как раз то, в чём наш город нуждается меньше всего. Машинистки да часовые у флагштоков. Конечно, если вы станете торговать вот такой блестящей дребеденью, то лучшей клиентки, чем моя супруга, вам не найти.

– А как насчет барабанов? – ядовито спросила Клер, запахивая на себе желтый халатик.

– Барабаны куплены на деньги за страховой полис моей матери, и ты это прекрасно знаешь! Всю жизнь я мечтал о барабанах, и последняя воля моей умирающей матери была, чтоб я их купил. Она ведь при тебе это сказала!

Весь день Вики ходила из одного книжного магазина в другой, но нигде служащие не требовались. На следующей неделе она обошла все конторы по найму и все универсальные магазины и везде оставляла заявления. Наконец через десять дней после приезда она получила место кассирши в кафетерии и обрадовалась, попав в вечернюю смену – теперь она могла поменьше находиться в обществе своих родственников. Однако Клер приставала к ней с уговорами уйти из кафе, и, когда Мэтти услышал о вакансии в конторе «Скорый транзит», Вики поступила туда подсчитывать ежедневную выручку трамваев.

Она ненавидела эту работу; механический подсчет не мешал ей предаваться мучительным мыслям о Кене. Однажды она вдруг спросила себя, что заставляет её так много думать о нем – любовь или ненависть? Да, конечно, она его ненавидит, с облегчением сказала себе Вики и стала усердно припоминать все случаи, когда Кен наносил ей обиды. Она умышленно искажала живший в её памяти образ, наделяя его грубыми и жестокими чертами, а затем издевалась над собой за то, что имела глупость влюбиться в такого. Но в конце концов она устало призналась себе, что любит она его или ненавидит – это решительно всё равно. Так или иначе, пока он не станет ей безразличен, она не обретет душевной свободы.

В декабре она перебралась от Игэнов, сняв комнату в общежитии Ассоциации молодых христианок. Друзей у неё не было, и, хотя она страдала от одиночества, всё же возвращаться в Уикершем ей не хотелось. Дэви, кажется, мог бы написать хоть несколько строчек, думала она с укором, но стеснялась писать ему первой. Как-то раз она позволила своему сослуживцу повести её в китайский ресторан на танцы, но молодой человек оказался таким беспросветно глупым, что Вики весь вечер злилась. И когда однажды в обеденный перерыв на людной зимней улице Вики увидела круглое знакомое лицо, она заулыбалась, ещё прежде, чем вспомнила имя этого толстяка. А он, заинтригованный многообещающей улыбкой, остановился и, ещё не узнавая её, машинально дотронулся до шляпы.

– Мистер Бэннермен, – сказала Вики. – Здравствуйте.