Через десять дней после того, как Бэннермен принял ультиматум Дэви, документы о расторжении договора были готовы. И в сияющее майское утро, наполнившее контору Стюарта запахом цветов, Кен и Дэви подписали бумагу, дарующую им полную свободу. На губах Кена играла легкая довольная улыбка, и даже тайные опасения Дэви испарились окончательно. Братья шагали к банку по солнечным улицам, чувствуя, что в этом городишке, как и в жизни, для них открываются новые перспективы. Даже воздух, казалось, был напоен искрящейся жизнерадостностью. Вот эти дорогие магазины на центральной улице внезапно перестали быть недосягаемыми, так же как и расположенный по соседству магазин, торгующий гастрономией. В единственной маленькой витрине магазина под вывеской «Братья Доу – портные», между двумя пальмами в кадках, со спокойным достоинством красовался голубовато-серый в елочку костюм. Скромная, написанная от руки этикетка гласила: «75 долларов». До нынешнего дня Доу был так же далек от жизни братьев Мэллори, как какой-нибудь Английский банк, но сейчас Кен оглядел костюм с невозмутимым хладнокровием.
– Если б у них нашелся такой коричневый, я бы, пожалуй, купил, – заметил он.
Чудесное ощущение радостного подъема усилилось ещё больше, когда Брок поспешно поднялся им навстречу.
– Я уж думал, вы не придете. Пошли, мы завтракаем в клубе.
Гражданский клуб, находившийся в двух шагах от Стейт-стрит, являлся своего рода местной достопримечательностью: это был старинный особняк с деревянными восьмиугольными башнями и бойницами, весь в лепных украшениях и кружевах из кованого железа. На лужайке перед домом стояли железные олени, всегда казавшиеся Дэви верхом аристократизма. При входе цветной слуга в белой куртке принял у них шляпы. В столовой сидели хорошо одетые мужчины, которые разговаривали гораздо бесцеремоннее и хохотали гораздо громче, чем преподаватели на Университетском холме. При этом они держались так уверенно, что каждый пришелец поневоле проникался почтительностью и проходил мимо них чуть не на цыпочках.
Постоянный столик Брока стоял в нише, возле окна-фонаря, выходившего на широкую лужайку; банкир сел лицом к залу.
– Берите меню и заказывайте, – сказал он, протирая очки салфеткой. Без блестящей прозрачной брони, защищавшей его глаза, Брок казался добрее, проще и как бы уязвимее. Он обвел взглядом зал. – Люблю этот дом, – задумчиво проговорил он. – Я, видите ли, помню его ещё с той поры, когда здесь жили Шефферы. Было время, я мечтал жить в этом доме. Но потом, когда я прочно стал на ноги, мы уже обосновались на холме, и миссис Брок не пожелала переезжать в этот район, даже ради шефферского дома. Кто-то вознамерился устроить здесь пансион, но я заставил муниципальный совет расширить зону отчуждения. А после того как меня выбрали председателем клуба, мы купили этот дом, и теперь я могу бывать здесь, когда захочу, так что в конце концов он стал моим.
Несмотря на чуть смущенную улыбку, было видно, что это обстоятельство доставляет Броку истинное удовольствие. Ибо хотя давняя его мечта осуществилась весьма приблизил тельно, зато ему удалось сделать это за чужой счет, поэтому большего требовать не приходилось.
– Попробуйте-ка этот бульон, – сказал он. – Дела у нас тут идут неплохо, но этот дом никогда уже не увидит такого зрелища, как свадьба Салли Шеффер. Какие тут были дамы! Знаете, может, у меня старомодные вкусы, но в девяностых годах дамы обладали чем-то таким, чего и в помине нет у нынешних женщин. Конечно, я горой стою за прогресс и тому подобное, но, на мой взгляд, теперешние полуголые, намазанные девчонки, дымящие сигаретами и дрыгающие ногами в чарльстоне, прежним барышням и в подметки не годятся. Мужчины и те раньше были крупнее, солиднее. Ей-богу, вы просто кожей чувствовали, что Макс Шеффер имеет миллион долларов и общается со всей европейской аристократией и высшим светом Нью-Йорка!
– В тот вечер здесь был бал, – задумчиво продолжал Брок. – Французское шампанское, великолепные сигары, омары, специально привезенные с Востока, и тут же – я, желторотый птенец, только что окончивший школу. Этого вечера я никогда не забуду. Макс Шеффер стоял рядом с дочерью на этом самом месте, где я сижу. И вот я тут завтракаю, а он лежит на кладбище в Сан-Франциско, в городе, где в девяносто седьмом году он потерял всё свое состояние.
Брок замолчал и покрутил головой, как бы отгоняя мрачное видение.
– Человек, наживший такое богатство и не сумевший его сохранить, на мой взгляд, попросту его не заслуживал. А всё-таки в тот вечер старик выглядел грандиозно. Понимаете, это был первый по-настоящему богатый человек в моей жизни. – Брок сейчас походил на коллекционера, который с ласковой грустью вспоминает о маленькой, далеко не безупречной гемме, впервые пробудившей в нем страсть к подобным вещам. – Ну ладно. – Брок поднял бокал с водой. – Выпьем за завтрашних миллионеров, за то, чтобы вы получили свой миллион и сумели удержать его подольше!
Когда завтрак подходил к концу, Брок заговорил о делах.