Брат и благодетель

Настоящие открытия делаются в тишине твоей души, ты каждый день открываешь что-то новое о себе, плохое или хорошее, и никогда о людях, потому что мы несравнимы, между нами нет сходства, кроме сходства обстоятельств, даже если мы с вами сиамские близнецы, между нами нет сходства, и, когда мы поймем, что мощь человечества в этом ни на кого не похожем существовании каждого отдельного человека, что мы - мир, обреченный на непонимание, пока у нас не будет интереса и уважения к другому, наша человеческая интимная, подлинная история не состоится, не получится, просто рассыплется в прах.

Делиться знаниями глубочайшая бессмыслица, они слишком интимны и непереводимы на другой язык.

Счастливы художники, они способны делиться не знаниями - видением мира, оно вспыхнуло в них помимо воли, они им озарены; или ученые, наделенные способностью сложить реальную игрушку; или почтальон, приносящий тебе письмо в почтовой сумке. Если на всем вашем пути сюда расставить хороших людей, то вы войдете в эту аудиторию способными смело занять мое место.

Политики есть люди всего-навсего отслеживающие движение на дорогах, чтобы не столкнулись, не покалечились. Но почему они тогда политики, эти ребята? Они просто разводящие, это очень ответственно и очень скромно, они должны быть скрыты от посторонних глаз.

Я не люблю людей, мнящих, что они делают историю только потому, что они на виду, мне кажется это очень недалекие люди.

Пока у нас не будет интереса и уважения к другому, наша человеческая интимная, подлинная история не состоится, не получится, просто рассыплется в прах. Здесь спасение - близкие, любовь к ним: к отцу, сыну, сестре. Они уведут тебя от ошибок, надо помнить о своих близких, а там посмотрим, случилась ли у нас история.

- А что делать с государством, господин Гудович? - раздался из аудитории растерянный голос. - И вашим предметом? Он хотя бы существует?

- Ну конечно, если я его преподаю! - рассмеявшись, сказал Гудович.

И зал грохнул в ответ.

39

Игоря раздражали все, кроме курносого, он устал от Лениных вздохов, яростных и внезапных исповедей Веры Гавриловны. Какое право он имел сердиться на них, они дали ему приют в Петрограде! Даже от тихого присутствия двоюродных теток Паши Синельникова, выяснилось, он тоже устал. Встанет из-за стола во время общих разговоров и уйдет куда-то, Наташа успокаивает: "Пошел работать." А что работать, что работать? Он тогда сценарий о Пушкине писал - разлинует белый лист и пишет: "Пушкин, Пушкин, Пушкин"...

- Плохо себя веду, - жаловался Игорь. - Так в общем бараке за четыре года жить надоело, я с вами хочу!

Но не получалось. Кроме посторонних гостей, приезжали еще какие-то бывшие каналоармейцы, даже Сеня Магид из Харькова приехал, он больше не занимался театром, служил рабкором в маленькой газете и очень неудачно попытался рассмешить домашних, рассказал об аресте Игоря.

- Сидим в гостинице всей компанией вечером, душно, делать ничего не хочется, я рассказываю об еврейских погромах, помните, Игорь Герасимович, вы еще слушать не хотели, и только дохожу до того момента, как мы с мамой в Белостоке под дверью сидим, прислушиваемся - войдут, не войдут? Как они вошли на самом деле и предъявили ордер на арест, помните, Игорь Герасимович, смешно, правда?

- У тебя, Сеня, всегда с юмором плохо было, - сказал Игорь, - это я помню.

Раздражение он скрывал, как большой стыд, вероятно, после долгого отсутствия оно дошло до предела, в неизвестных местностях он исчерпал людское общение, и только с приходом курносого расслаблялся.

- Зачем ты мои бумаги прибрал? - спросил Игорь. - Дома ничего не осталось.

- А может, я о тебе книгу пишу? - огрызнулся курносый.

Он был очень озабочен, ходил по комнате и ходил, зачем-то перекладывая предметы с места на место, все перетрогал, выдвигал ящики стола и забывал их вернуть обратно, он даже в шкаф заглянул, долго стоял, вглядывался.

Игорь украдкой покрутил для Тани пальцем у виска: мол, совсем с ума сошел курносый!

Но он не сошел с ума, ходил по комнате в своем блестящем от старости костюме, его хотелось пожалеть, Таня была падка на жалость, но на курносого ее не хватало, а после того, как Наташа по большому секрету рассказала об истории с арбой и сыпнотифозным, там, в Тифлисе, вообще относилась к нему с брезгливостью, как к вещи, которую до зуда хотелось выбросить, только команды не было.

Он же на правах друга отца даже пытался ей понравиться, проявлял что-то вроде ухаживаний, приемчики у него имелись, вроде отмычек, и, возможно, где-то он применял их не без успеха, от одной только мысли Таню передергивало.

Но он был близким отцу человеком, отец даже обнимал его при встрече, это не могло быть правдой, Таня часто думала, что люди Бог знает из чего состоят и она сама тоже никак не выгонит гадливого воспоминания о своем доценте и всей этой истории, она теперь тоже часть ее, и тут надо либо перестать быть брезгливой, либо жить очень осторожно, не вляпаться с разгону в какую-нибудь грязь.