Брайтон бич авеню

Миша Аверин, рожденный в шестидесятые годы века двадцатого, детство и юность провел в семье, отличавшейся добропорядочностью несомненной. Дед, отец папы, - большевик с восемнадцатого революционного года, в прошлом - директор крупного военного завода; основа семьи - папа, секретарь райкома партии коммунистов - достойно традиции деда продолжал, а мама растила детей - Мишу и Марину, младшенькую. В семье согласие, мир и достаток. Два пайка - дедовский и отцовский, машина персональная, на которой папа на работу ездил, а мама по магазинам, квартира из четырех комнат, ведомственные санатории на морском берегу...

Радостно жили, радостно трудились. Смело смотрели в будущее. До трагических восьмидесятых. Миша в ту пору в институте международных отношений учился, имея непробиваемую бронь от армии, Марина в институт иностранных языков готовилась, папу на повышение выдвигали, деда чествовали, приглашали наперебой в гости к пионерам, мама в хронической эйфории пребывала, как вдруг - началось!

Арестовали папу. За взятки. И - караул! Обыск, конфискация, и где только она - эйфория?!

Миша помнил отца на последнем свидании, уже в тюрьме.

- Брезгуешь мной, сынок? - произнес тот тихо. - Не говори, знаю, что брезгуешь... И оправдываться не стану, виновен. А началось-то как? Приходит ко мне начальник строительного управления и тридцать тысяч в конверте - на стол. Твое, говорит. Я - на дыбы. А он - спокойно так, глазом не моргнув: это, мол, за твои резолюции. Можешь, конечно, ОБХСС вызвать, только не районный, его я и сам могу... И учти: резолюции есть, а что ставил их, под чужое убеждение попав, то - не оправдание. Посадить не посадят, но низвергнут до нуля. Выбирай. Можешь в урну бросить, можешь сжечь, дело твое. И деньги твои. Кстати, об ОБХСС. И не о районном. Там тоже свои. И... там тоже все в порядке. А белых ворон не любят. Потому их и нет, как понимаю.

Много раз вспоминал Миша эти слова отца. Виноват был отец? Или система виновата? Миша полагал - система.

А ведь неумолима она оказалась в новой своей ипостаси...

Едва арестовали папу, сразу неважно стало у Миши с успеваемостью в институте. И не потому, что папиным авторитетом он там держался. Уж какие вопросы на сессии памятной, последней, Мише-отличнику задавали, таких в программе захочешь - не обнаружишь. И наконец без предоставления академотпуска за борт. Далее пошло крушение за крушением...

В месяц сгорела от рака мать, ударилась в загулы Маринка, начала путаться с заезжей кавказской публикой по ресторанам, после - с иностранцами...

Денег не было. Прижимистый дед с кряхтением отдавал пятаки на молоко и творожные сырки из своей большевистской пенсии. Одряхлел дед окончательно, помутнел разумом, хотя к переменам в семье единственный отнесся философски: отцовское падение переживал, конечно, но видел его через призму собственного опыта, а на памяти деда таких падений ох, сколько было... Погоревал и по матери, но и смертей видел дед много, тоже притупилось... Лишь об одном Михаила спросил: может, неудобен, а дом ветеранов партии, говорят, неплох... Но тут уж Миша без колебаний возразил: и не думай! Ужас Мишу охватил - любил он деда, дед частью детства был, а ныне последним родным кусочком прежней жизни остался, последним...

Маринка вскоре замуж выскочила за московского азербайджанца, сказочно богатого, но в браке продержалась недолго. Муж-мусульманин воли жене не давал, желал десяток детей и требовал строгой домашней дисциплины.

Разошлись, впрочем, мирно. Состоятельный супруг оставил беспутной жене квартиру с мебелью, двадцать тысяч как откуп и спешно бежал к другой, страшненькой, но благонравной, из своего рода-племени. А Миша устроился переводчиком в "Интурист". С трудом, за большую по тем его понятиям взятку, одолженную из сбережений деда. И познакомился Миша с миром возле "Интуриста" - валютчиками, фарцой и проститутками, среди которых в один день узрел и свою сестрицу... Узрел, а ничего в душе не дрогнуло. Закономерно, видимо, так он подумал. А если о нотациях - просто глупо, на себя посмотри. Засосала Мишу спекуляция. Быстро, как зыбучий песок золотой. И освоился он в новой среде легко. Начал с сигарет и со шмоток, затем, обретя основательные связи, со службы ушел, положил "за зарплату начальнику" трудо вую книжку, чтобы где-то числиться, и ударился в спекуляцию аппаратурой.

Деньги потекли рекой. Гладкой и полноводной. Однако иллюзией оказалась безмятежность быстрого обогащения. Караулила Мишу беда. Сбили его на самом гребне спекулятивной удачи, с предельной ясностью доказали три крупные сделки, и очутился он в камере...

Застойный дух тюремных стен. Вдохнув его, Миша понял: конец, выбираться надо любыми способами, любыми... И предложил тогда Миша гражданам начальникам свои услуги... Многих из преступного мира он уже знал; знал кто, как, когда, сколько. И это касалось не только спекулянтов, валютчиков и проституток. Знал Миша и воров, рэкетиров, жуликов-кооператоров, покупавших у него электронику и модное тряпье...