Божьи воины

Девушка отрицательно покачала головой. Губы у нее заметно вздрогнули. Сталеглазый знал, в чем дело. Тибальд Раабе докопался до истины. В тот злосчастный день рыцарь Хартвиг Штетенкрон вез дочь к живущим в Барде родственникам. Он вез ее, забрал из собственного — впрочем, очень бедного, — имения, чтобы освободить от завистливой и зловредной тирании мачехи, своей второй жены. Чтобы забрать из поля досягаемости потных лап двух сыновей мачехи, бездельников и пьяниц, которые после того, как опозорили всех местных и близлежащих служанок и дворовых девок, начинали уже многозначительно поглядывать на Эленчу.

— Ты не думала вернуться?

— Мне здесь хорошо.

«Ей здесь хорошо, — мысленно повторил он. — У родственников, до которых она добралась после бегства и бродяжничества, она пробыла недолго. Не успела ни обосноваться, ни привыкнуть, не говоря уж о том, чтобы полюбить. Уже в декабре Бардо захватили, обобрали и сожгли гуситы, градецкие сиротки Амброжа. Родственники, оба, муж и жена, погибли во время резни. Несчастье преследует эту девушку. Фатум. Злой рок».

Из сожженного Барда Эленча попала в приют в Зембицах. Осталась там недолго. Вначале как пациентка, погруженная в глубокую, граничащую со ступором апатию. Потом, выздоровев, занялась другими больными. В последнее время — пронырливый и вездесущий Тибальд Раабе узнал и это — ею заинтересовались стшелинские клариски, а Эленча совершенно серьезно подумывала о послушничестве.

— Значит, — сделал вывод сталеглазый, — остаешься здесь.

— Останусь.

«Останься, — подумал сталеглазый. — Останься. Совершенно необходимо, чтобы ты осталась. Эленча Штетенкрон».

* * *

— Брат Анджей Кантор?

— Я… — Дьякон Воздвижения Креста подскочил, слыша неожиданный голос за спиной. — Это я… Ох… Матерь Божья! Это вы!

Стоявший у него за спиной мужчина был весь в черном — черный плащ, черный вамс, черные брюки, черные, доходящие до плеч волосы. Птичье лицо, нос как птичий клюв.

И взгляд дьявола.

— Это мы, — с усмешкой подтвердил птицеликий, а его усмешка заставила застыть кровь в жилах дьякона. — Давненько мы не виделись, Кантор. Я забежал в Франкенштайн, чтобы узнать, не…

Дьякон сглотнул слюну.

— Не выспрашивал ли последнее время кто-нибудь обо мне?

Установилось незыблемое правило: в те дни, когда Конрад Олесьницкий, епископ Вроцлава, прибывал в Отмуховский замок, дабы «отвести душу», двери в епископские покои охранялись особо тщательно. Так, чтобы никто не смел их ни отворить, ни тем более войти в них. Поэтому епископ обмер, когда двери неожиданно с грохотом раскрылись и в спальню ворвалась группа из нескольких человек.

Епископ выругался необычно грязно. Одна из монашенок, веснушчатая, рыжая и коротко остриженная, с писком выскользнула из межляжечных глубин епископа, вторая монашенка, также совершенно нагая, юркнула под перину, прикрыв голову и обильные прелести верхней половины тела, но выставив при этом на публичное обозрение гораздо более интимные части нижней половины.

Тем временем группа на пороге распалась на Кучеру фон Гунта, епископского телохранителя, двух отмуховских стражников и Биркарта Грелленорта.

— Ваша милость… — выдохнул Кучера фон Гунт. — Я пытался…

— Пытался, — подтвердил Стенолаз, сплюнув кровь с разбитой губы. — Но дело, с которым я прибыл, не терпит отлагательства. Я сказал ему это, но он не хотел слушать…

— Вон! — рявкнул епископ. — Все вон! Грелленорт остается!

Стражники, сутулясь, вышли вслед за Кучерой фон Гунтом. За ними, шлепая босыми ступнями, побежали обе монашенки, стараясь прикрыть рясами и рубашками как можно больше из того, что удавалось прикрыть. Стенолаз захлопнул за ними двери.

Епископ не поднялся с ложа утехи, лежал развалясь, только прикрыл самое суть, то, над чем еще недавно усердно трудилась рыжая монашенка.

— Хорошо, чтобы это действительно было срочно, Грелленорт, — зловеще предупредил епископ. — Чтобы это действительно было важно. Так или иначе, мне уже начинает надоедать твоя наглость. Думаю, пора отказаться от дурной манеры влетать ко мне через окно или проникать сквозь стены. Это может вызвать нездоровые толки. Ну ладно. Слушаю!

— Нет уж. Это я слушаю.

— Даже так?

— А у вашей епископской милости, — процедил Стенолаз, — нет ли случайно чего-то, что следовало бы мне сообщить?

— Ты что, белены объелся, Биркарт?

— Не утаиваешь ли ты, случаем, от меня чего-то, папочка? Что-то важное? Что-то, что, хоть оно и содержится в тайне, может стать известно всему миру?

— Что за бред! И слушать не хочу!

— Ты забыл Библию, князь епископ? Слова евангелиста? «Нет ничего тайного, что не стало бы явным»[126]. Любезно сообщаю, что отыскался свидетель нападения на сборщика податей, совершенного неподалеку от Барда тринадцатого сентября Anno Domini 1425-го.

— Ну, ну, — ощерился Конрад из Олесьницы. — Свидетель. Нашелся. И что показал? Кто, интересно бы узнать, напал на сборщика?

Глаза Стенолаза блеснули.