Божьи воины

— И всегда найдется какой-нибудь сосуд для питья, — Жехорс поднял наполненную добытым вином чашу для мессы. — Не то чтобы словно пес из бочки лакать... И почитать можно... Правда, Самсон? Эй, Самсон!

— Что? — поднял голову гигант. — А, да... Вы не поверите, но в этом латинском произведении я нашел фразу по-польски. А написано это в 1231 году, во времена Генрика Бородатого. На титульной странице, извольте, дата: Аnпо verum Millesimo CCXXXI[259], а внизу написано черным по белому: benefactor noster Henricus Cum Barba Dei gratia dux Slesie, Cracouie et Poloniae...

— И как же звучит эта польская фраза? — заинтересовался Дроссельбарт.

— Pomny myla pani, — прочитал Самсон Медок, — naszy mylowani, wyerne serdce boley przydaci со letom kwyetu bywaci[260].

— Идиотизм.

— Правда.

— И рифма никудышная.

— Тоже правда.

Со стороны притвора раздались и эхом разошлись шаги, звяканье, гул возбужденных голосов. Мрак осветили факелы и лучины, в их свете удалось различить входящих в церковь. Шарлей выругался. Оказывается, навестил их Пешек Крейчиж, проповедник сирот, один из подчиненных Прокоупека. За Крейчижем шли несколько вооруженных подростков. Шарлей выругался снова.

Как войско Табора, так и армию сирот всегда в походах сопровождали женщины, в основном занимающиеся снабжением и кухней, порой уходом за ранеными и больными. Женщины, как правило, вдовы, брали с собой детей. Из подросших ребят со временем образовывались характерные для гуситских армии подразделения: подростковые отряды. Поглощая в маршах сельских пастухов и городских уличных мальчишек, эти отрядики быстро росли. Быстро также стали армейскими талисманами и любимчиками, цацками, которых баловали и опекали все. Почувствовав свой статус и преимущества, любимые мальчишечки обнаглели жутко. Гуситская пропаганда, делая из них «Божьих детей нового порядка», прививала и подпитывала в мальчишках фанатизм и жестокость, и зерно такое — как у каждого ребенка — падало на невероятно благодатную почву. Веселое стадко именовали пращничками, потому что в основном их вооружали пращами и рогатками, оружием сорванцов и пастухов. Однако Рейневан никогда не видел, чтобы пращнички использовали оружие в бою. Да и вообще воевали. Зато он видел мальчишечек при других обстоятельствах. После битвы под Усти Божьи дети выкалывали поверженным саксонцам глаза, тыкая заостренными прутиками в щели шлемов. Теперь, недавно, в Глухолазах, под Нисой, Барде, во Франкенштайне и в Златорые раненых избивали, пинали, колотили камнями, калечили, поливали кипятком и кипящим молоком.

— Что это? — сурово спросил Крейчиж, указывая на кубок, из которого отхлебывал Жехорс. — Нарушаешь закон, брат? Ищешь наказания? Добыча должна быть положена в общую кадку! Кто задержит хотя бы крошку, тот будет наказан! В соответствии с буквой Священного Писания! Ахал, сын Зары из колена Иудина, взявший из добычи, положенной Богу, плащ и укравший золото, сожжен был огнем и побит камнями в долине Ахор!

— Но зто же всего лишь посеребренная латунь... — буркнул Жехорс. — Ну ладно, отдадим, берите.

— А это? — проповедник вырвал из руки Самсона книгу. — Это что? Не знаешь, брат, что, наступает Новая Эра? Что в Новой Эре будут не нужны книги и писания никакие, ибо закон Божий будет выписан в сердцах? А старый мир — да горит он огнем!

Книга с польской фразой 1231 года полетела в костер. — Да сгинет старый мир! А его лживая мудрость вместе с ним! Прочь! Прочь! Прочь!

При каждом восклицании в пламя летела книга. Полетел в огонь какой-то «Tractatus... », какой-то «Odex... » и какая-то «Cronica sive gesta... ». Самсон стоял, опустив руки, и улыбался. Рейневану очень не нравилась его улыбка. Крейчиж же, отряхнул руки от пыли, вырвал у одного из мальчишек окованную и украшенную кнопками векеру, осмотрелся, вошел в боковой неф. Увидел картину «Культ ребенка».

— Новая Эра! — рявкнул он. — Бросит человек кротам и летучим мышам серебряных своих идолов и золотых своих идолов. Бог сказал: отвернитесь от своих идолов и от всех своих отвратностей отвернитесь. — Потом он размахнулся, палица с треском разбила раскрашенную доску. Один из подростков глуповато засмеялся. — Не делай себе кумира и никакого, — рычал проповедник, колотя векерой по очередным картинкам, — изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.

Разлетелось в щепы «Изгнание из Рая», упал со стены разбитый триптих «Благовещенья», разбилось об пол «Поклонение трех царей», превратилась в щепки «Святая Ядвига», светозарная и туманная, словно из-под кисти Мэтра из Флемалье[261]. Крейчиж дубасил так, что даже эхо шло по церкви. В бешенстве исколотил настенные росписи, изувечил личики херувимов на фризе пилястра. И тут увидел скульптуру. Раскрашенную деревянную фигуру. Ее увидели все. И замерли.