БОЖЬИ ВОЙНЫ

— По твоему, это допустят люди, которые разбили и повергли в бегство пять крестовых походов? Победители Виткова, Вышеграда, Судомежа, Малешова, Усти, Тахова и Домажлицы? Это допустит верный Чаше чешский народ?

— Чешский народ сейчас платит за стрых[1171] ржи тридцать четыре гроша, а за хлеб — полтора. Перед революцией рожь была по два гроша, а хлеб стоял одну монету. Вот что имеет чешский народ от Чаши и войны. Рейневан, я не хочу дискуссий. Я доступными словами обрисовал тебе нынешнюю политическую ситуацию и очертил перспективы, с большой долей вероятности предвидя события ближайших месяцев, если не дней. В тюрьме, насколько я знаю, теряется контакт с реальностью, иногда надолго. Это со временем проходит, но не стоит форсировать события. Поэтому не форсируй. Положись на меня, доверься мне.

— Яснее?

— В полумиле отсюда есть распутье, перекресток трактов. Оттуда мы поедем на юг, дорогой на Олькуш, Затор и Цешин. Перейдем Яблонковский перевал, а оттуда уже — дорога прямая. Чадча, Тренчин, Нитра, Эстергом, Буда, Могач, Белград, София, Филипополь, Адрианополь. И Константинополь. Жемчужина византийского царства.

— И ты мне говоришь об отсутствии контакта с реальностью?

— Мои планы конкретны до боли, они держаться за реальность так крепко, как батюшка за приход. А поддержаны реальной экономической силой, какой я обладаю. Езжай со мной, Рейнмар, и клянусь моим старым кутасом[1172], что еще до Адвента увидишь паруса на Мраморном море, Золотой Рог, Айю-Софию и Босфор. Ну, так как? Едем?

— Нет, Шарлей. Не едем. Извини, но у меня совсем другие планы.

Демерит более минуты молча смотрел на него. Потом вздохнул.

— Боюсь, что я догадываюсь, — сказал он наконец.

— Это хорошо.

— В марте 1430 года, в лесу под Клодницей, — Шарлей подошел, схватил его за плечи, — уходя, ты говорил, что с тебя хватит. Откровенно говоря, я вовсе тебе не удивился. И, как помнишь, не останавливал. Твоя реакция была для меня полностью понятна. Ты пережил несчастье, отреагировал, бешено бросаясь в водоворот борьбы за истинную апостольскую веру, за идеалы, за социальную справедливость, за Regnum Dei[1173], за новый лучший мир. И вдруг увидел, что миссии нет, есть политика. Нет послания, есть расчет. Словом Божьим и апостольской верой торгуют так же, как любым другим товаром, заботясь о выгоде. А Regnum Dei можно себе посмотреть на церковных фресках. Или почитать о нем у святого Августина.

— Я сидел в подземелье, — спокойно и тихо ответил Рейневан, — теряя надежду, что когда-нибудь выйду. Терзаясь мыслью, что моя жизнь не имела смысла. Я сидел долго, в темноте, слепнув, как крот. Dulce lumen[1174], повторял я себе слова Екклесиаста. И наконец до меня дошло, наконец я понял. Я понял, что это вопрос выбора. Или свет, или тьма. В тюрьме у меня выбора не было, сейчас есть. Мой выбор — это свет, lux perpetua. Я еду в Чехию. Ибо думаю, что там еще не всё потеряно. А если даже и так, то нельзя это отдать без борьбы. Я хочу придать моей жизни смысл, придам, пойдя в бой.

За идеалы, за Regnum Dei, за надежду. А если Regnum Dei должно погибнуть, если надежда должна умереть, то пусть и я погибну и умру. Если это всё должно остаться только на фресках, то пусть и меня нарисуют на этих фресках.

Шарлей отошел на шаг.

— Может, ты рассчитывал, — сказал он, — что я буду тебя отваживать от этого замысла, просить, умолять. Нет уж. Не буду. Всему свое время, и время всякой вещи под небом, как говорит твой любимый Екклесиаст. Время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать. Судьба, Рейнмар, сшила нас друг с другом на добрых пару лет, на пару лет бросила в исторический котел и здорово в этом котле помешала. Время распороть этот шов. Пока наступит Regnum Dei, я хочу устроить свои дела здесь и сейчас, на этом свете, ибо patria mea totus hic mundus est[1175]. Я не стану с тобой плечом к плечу в последнем бою, потому что не люблю последних боев и не переношу проигранных боев, ненавижу погибать и умирать. Я вовсе не желаю быть нарисованным на фреске. Вовсе не хочу фигурировать в списке погибших в решающей битве сил Света и Тьмы. Поэтому придется нам попрощаться.

— Придется. Тогда давай не затягивать. Прощай, Шарлей.

— Прощай Рейнмар. Почеломкаемся, приятель.

— Прощай, дружище.

Из-за окна доносилось бряцание оружия и металлический стук подков по каменному подворью, гарнизон Немчи строился на вылазку или рейд. Бедржих из Стражницы закрыл окно, вернулся к столу.

— Я рад, — повторил он, — что вижу тебя. Живого, свободного и при здоровье. Потому что слухи ходили…

— Мне тоже, — прервал Рейневан, — приятно тебя видеть. И я приятно удивлен. Всю дорогу я думал, застану ли я тебя еще здесь. Не продал ли ты уже по примеру Пухалы силезцам все свои замки. Вместе с идеалами и Божьей истиной.