Босс моего бывшего

– Ты не имеешь права так со мной поступать, – шепчу одними губами, и горький ком обиды застревает в горле.

Я бы прокричала всё это, но голос меня не слушается.

Зачем он так? Я же всего лишь приготовила ужин. Чёртов ужин для мужика, о котором не должна заботиться.

– Пусть жена тебе проклятого кролика готовит! – шиплю, разозлившись, но за шумом воды в ванной Дима вряд ли способен меня услышать.

Щека мокрая. Я сердито стираю слёзы с лица, но они текут и текут, я не могу их остановить. Да что за проклятие такое?! Почему я такая тютя?! Приказываю себе не плакать, но куда там.

Тело покалывает от обиды. Это несправедливо! Слышишь, Поклонский, чёрт бы тебя подрал! Я не должна плакать из-за того, что ты такой идиот.

– Я не должна из-за тебя плакать! – на этот раз голос меня не подводит, но закричать по-настоящему мешают слёзы. Вместо громкого вопля из горла вылетает противный писк, и я закусываю щёку с внутренней стороны, чтобы не разрыдаться сильнее.

Дима так смотрел на меня, словно я его предала. Будто совершила самую главную ошибку и собственными руками всё сломала. Но я не виновата! Ни в чём, кроме того, что позволила себе влюбиться, но Диме, наверное, не нужна моя любовь и забота. Он чуть не плюнул в приготовленную мною еду!

Больше всего убивает непонимание. Он же ничего не объяснил! Просто приказал никогда больше не готовить кролика и ушёл, словно это всё мне могло хоть что-то объяснить.

Старательно отгоняя от себя мысли о беременности (в конце концов, тесты могут врать, а к гинекологу я попаду только завтра), я размашисто вытираю слёзы. Прикладываю пальцы к векам – распухли. Да что ж такое?! Что-то жжёт в груди, я накрываю болезненное место рукой и нащупываю красивое украшение. Подарок. Опустив взгляд, я рассматриваю подвеску. Почему мужчина, ласковый и нежный, с любовью дарит редкую вещицу, а после сбегает в ванную, словно я ему тарелку с лошадиным навозом предложила.

Придурок.

С чётким намерением сорвать с шеи серебристый цветок, я сгребаю пальцами цепочку, но дёрнуть не хватает решимости. Руки дрожат, и всё, на что меня хватает – шмыгнуть носом и тихонько завыть. Ну что за проклятие?!

Поклонский выходит из ванной в тот момент, когда я остервенело скидываю с его тарелки кролика в жаровню. Бормочу под нос проклятия, глотаю злые слёзы. Дима берёт меня за плечи и резко поворачивает к себе, а я замахиваюсь на него грязной ложкой. Капли тёмно-красной подливы разлетаются вокруг, большая часть из них оседает на его рубашке. Как кровь расплываются по дорогому хлопку.

– Это не нож, но я могу и ложкой ткнуть. Больно, – грозно обещаю и снова взмахиваю своим смешным оружием. – Пусти меня!

– Нет.

Даже головой не качает, просто сообщает свой вердикт – не отпустит и всё тут.

– Нет? – щурюсь, подняв голову, яростно вглядываюсь в его глаза. – Убери руки!

– Нет.

На его лице капли воды, на рубашке рубиновые пятна от соуса, и эта сцена казалась бы забавной, не будь я такой обиженной.

– Это вкусный кролик, – шиплю, сжимая зубы, и мой голос хриплый и зловещий. – Вкусный!

– Не сомневаюсь.

– Ещё бы ты сомневался, – такой соблазн двинуть ложкой ему по лбу, но я удерживаюсь от злобной детской выходки.

Как бы я ни была обижена и даже зла, унижать мужское достоинство не умею.

– Ты даже не попробовал! Не притворился, что тебе хоть немножечко приятны мои старания. Я же три часа его готовила, мог бы хотя бы улыбнуться. У-у-у, ненавижу.

Меня распирает от обиды и, что греха таить, ярости. Толкаюсь, бьюсь в крепкой хватке Поклонского, но с каждым движением во мне всё меньше решимости расцарапать холёную физиономию.

– Прости, – вдруг говорит и на бесстрастном до этого лице мелькает мрачная тень, оседает туманом в чёрных глазах. – Прости меня, слышишь? Я, правда, идиот. Успокойся, Варя. Пожалуйста…

Он так смотрит на меня, что я физически ощущаю его боль. Она таится в глубине его сердца, но сейчас настойчиво прорывается на свободу.

– Ты меня обидел, – заявляю по возможности твёрдо, а выходит жалобно. – Обидел…

– Ты плакала, – замечает, глядя на меня с нежностью и печалью. Эти эмоции только в глазах, а лицо до сих пор бледное и каменное. – Сильно обидел, да? Я не хотел, это случайно вышло. Меня накрыло.

– Мне просто перец в глаза попал, ничего я не плакала, – бурчу. – И вообще! Если ты так не любишь кролика…

– Я люблю кролика. И рагу из него тоже люблю, просто…

– Любишь? – удивляюсь, забыв, что хотела стукнуть его. – У меня от тебя голова кругом. Дима, если любишь, тогда почему… Я хорошо готовлю, дурак ты эдакий, тебя бы не сразил понос после рагу.

Какую-то ещё дичь несу, самой за себя стыдно, но во мне говорит обида.

– Варя…

Он выдыхает моё имя и прижимает к себе. Порывисто, жадно, и жёсткие ладони ложатся на спину, впечатывают в широкую грудь, не давая сделать лишний вдох.

– У каждой семьи есть традиции, – говорит глухо, зарывшись носом в мои волосы. – Рагу из кролика – это наша с Юлей традиция. Я… просто я психанул. Это сложно – строить всё заново, когда прошлое валяется в руинах.