Босс моего бывшего

– Всего доброго, Анастасия. И да, прими совет от старого друга: сходи к психологу. Ты сама не знаешь, что тебе нужно, а ещё твои мысли пугающе прыгучи. Пять минут с тобой поговоришь, а уже голова кругом.

Я разворачиваюсь и иду к выходу, но Настя не отстаёт:

– Поклонский, скажи мне другое: почему Стас такой жестокий? – она пытается до меня дотронуться, но Валера хмурит брови, и Настя бросает гиблое дело воздействовать на меня физически. – Он у меня всё заберёт. Всё!

В просторном холле ресторанного комплекса много людей, но Настя не обращает ни на кого внимания. Только на меня смотрит, ждёт ответа.

– Ты слишком долго думала, что тебе всё можно, – бросаю через плечо, а Валера уже открывает входную дверь и терпеливо ждёт, пока выйду. – Оказалось, что не всё. Прощай, Настя. Надеюсь, ты разберёшься со своей жизнью.

Когда размещаемся по машинам, и Паша заводит мотор, я замечаю того самого слюнявого поклонника. Он выводит из ресторана Настю, что-то заливая ей в уши, а она смеётся и позволяет себя провести к его автомобилю.

Ну что ж? Эта баба точно не пропадёт.

Глава 43 Варвара

Я не могу ему сказать. Не сумею выдавить хоть слово о беременности, когда Дима так измотан и устал после званого ужина. Или это был благотворительный вечер? В общем, неважно, где он был, главное, что его там выжали, как лимон.

– Не думала, что все эти ваши богатые сборища – такой тяжёлый труд, – смеюсь, решительно забирая у него пиджак. – Неужели там настолько плохо?

– Там отвратительно.

– Почему у меня такое чувство, что ты меня жалеешь и не называешь вещи своими именами?

Дима привлекает меня к себе, зарывается носом в волосы и тяжело вздыхает:

– Я не хочу при тебе материться, – смеётся сдавленно и, обхватив моё лицо руками, страстно целует. – Как же я по тебе скучал. Ты пахнешь домом, знаешь?

Задыхаюсь от этой внезапной откровенности. Что это? Признание в любви? Обещание, что мы всегда будем вместе?

– Я пахну готовкой, – чтобы скрыть неловкость, трусь носом о его грудь.

У меня не хватает слов, чтобы выразить свои чувства. Просто отдаюсь во власть его поцелуя, тянусь к Диме всем телом, всем своим существом.

Я люблю его, вот и всё, о чём могу думать.

– Ты голодный? – спрашиваю, когда от поцелуев распухают губы и саднит в уголке рта. – Я ужин приготовила.

– Очень голодный, – кивает, но не даёт мне уйти на кухню. Останавливает, взяв за руку, и тянется к внутреннему карману пиджака. – Но вначале посмотри на это.

– Мне закрыть глаза?

– Зачем? – удивляется, наверняка не знакомый с законами романтического жанра. – Вот.

Он достаёт продолговатую бархатную коробочку, в которой лежит…

– …подарок? Для меня?

– Нет, для чужой кошки, – усмехается и раскрывает коробочку. – Тебе нравится?

Неужели он робеет? Никогда бы не подумала, что сам Поклонский, который всегда решает за других, умеет смущаться. Но на его скуле нервно бьётся жилка, а в глазах то ли страх, то ли любопытство. Для него действительно важно знать, понравится ли мне подарок, а мне…

Мне не может не нравиться то, что он дарит от чистого сердца. Тем более, когда подвеска красивее всего, что я видела в жизни.

Она в форме цветка с нежными лепестками. Тонкая работа, изящная вещь.

– Господи, – выдыхаю, касаясь кончиками пальцев подарка. – Дима, это…

– Не вздумай заикаться о цене, – просит, вытаскивая подвеску из бархатного футляра. Тонкая цепочка обвивает его пальцы. Дима смотрит только на меня, а я не могу отвести взгляда от подвески. – Ты достойна даже большего, но я боюсь, что в квартире весь мир не поместится.

Восхищённо всхлипываю, прикладываю ладони к алым щекам, и Дима отходит мне за спину.

– Позволишь?

– Всегда…

Дима защёлкивает замок цепочки. Подвеска холодит кожу, я её касаюсь, поглаживая серебристые лепестки. Кажется, что эта вещь – бесспорно очень дорогая и редкая – всегда мне принадлежала. Словно с самого рождения её на груди носила.

– Восхитительно, – говорит Дима, оглаживая мои плечи. – Ты восхитительная.

– Я тебе верю, – целую его в губы и увожу за собой в кухню.

Там на плите ждёт своего часа рагу из кролика. Я готовила его три часа, вкладывая душу. Казалось, что Дима оценит, но стоит мне положить на тарелку самые аппетитные кусочки и улыбнуться, Поклонский мрачнеет. Сводит брови к переносице, его ноздри трепещут, а в глазах самая настоящая боль.

– Это что, Варя? – пальцем указывает на тарелку, а я испуганно икаю, не понимая, что его так расстроило.

– Это кролик… рагу. Тебе что-то не нравится?

– Мать твою…

– Мою? Ты её даже не знаешь! – ещё громче икаю, но Дима отталкивает тарелку, словно на ней холерные вибрионы клубятся и, закрыв глаза, встаёт из-за стола. – Дима, что с тобой?

Он бледный, на виске капли пота. Борется со своими внутренними демонами. Мучается.

– Никогда больше не готовь кролика. Никогда.

И, захлопнувшись в себе, он уходит в ванную, а я не знаю, что не так сделала. Какое преступление совершила?

Совершенно обалдевшая от его выходки, от стремительной перемены в Диме, я стою, ошарашенно глядя на дверной проём. Прикладываю руку к губам, а на глазах закипают злые слёзы.